Вера Колочкова - Научите меня любить Страница 37

– Катюш, поди-ка сюда… – заглянула в гостиную мама, и Катя нехотя оторвала взгляд от ловких рук парикмахерши, летающих над Милкиными вольными вихрами. Кстати, вихры оказались гораздо покладистее своей хозяйки, с удовольствием вились, тянулись и начесывались, преобразуясь в красивую прическу.

– Что, мам? – забежала она на кухню, с удивлением уставившись на мать, застывшую в странной задумчивости у окна. Странной, потому что в это сумасшедшее утро не было ни у кого времени ни застывать, ни задумываться.

– Кать, ты бы за отцом сходила…

– Куда? В гараж, что ли?

– Нет. Не в гараж. Я думаю, он около роддома торчит. Совсем голову потерял, идиот старый… Скоро в ЗАГС ехать, а он…

Плечи ее дернулись, как в судороге, голова чуть запрокинулась назад, но первый же вырвавшийся наружу слезный всхлип оказался и последним, потому как придушен был сильным коротким вздохом.

– Ладно, чего это я… Не время сейчас слезы лить! – обернулась к ней от окна мама. – Беги, Катюш, приведи его.

– А ты уверена, что он там? Ну, то есть… Около роддома торчит? Он же вечером рано домой пришел…

– Ну да, рано. И спать лег тоже рано. А под утро ему на мобильный позвонили, и он вроде как с ним на кухню пошел, чтобы меня разговором не будить. А я потом уснула так крепко! Просыпаюсь, а его нет… Ой, Катя, чует мое сердце неладное! Если не придет, что будем людям объяснять? Куда отец невесты делся? Беги давай, Кать, приведи его…

– Хорошо, мам. Я сбегаю, посмотрю. Только ты не плачь.

– Да не плачу я! До слез ли мне… Господи, за что такой позор на мою голову? Совсем рассудок потерял, идиот. Да как он посмел – в день свадьбы дочери…

Развернувшись, Катя мигом пролетела в прихожую, сунула ноги в первую попавшуюся на глаза обувку, выскочила за дверь. Бабульки на скамеечке у подъезда уже заняли свои места для просмотра предстоящего действа. А что – действо и впрямь обещало быть завлекательным. Вечно джинсовая вихрастая Милка – в свадебном прикиде! Когда еще такое увидишь?

Первой попавшейся обувкой оказались мамины растоптанные шлепанцы, и бежать вдоль по улице оказалось не совсем удобно. Да и узкое нарядное платье для быстрого бега была совсем не приспособлено. Прохожие оглядывались – очень удивлялись, наверное. Бежит, запыхавшись, разряженная девица, а на ногах – домашние шлепанцы. И не куда-нибудь бежит, а в роддом.

Отца она увидела еще издали. Сидел на скамеечке, согнув спину и уперев локти в колени, как мученик в ожидании смертной казни. Даже голову не повернул, когда она, изнемогши от быстрого бега, плюхнулась рядом с ним на скамейку.

– Пап… Ну ты чего тут? Пора уже в ЗАГС ехать… Пойдем домой, пап!

– Катюш, я не могу…

– То есть как – не можешь?! Ты что?

– Я боюсь, доченька… Я уйду, а она там умрет…

– Почему… умрет? С ней что-то случилось, да?

– Ой, не знаю… Не знаю я! И врачи ничего не говорят! Схватки начались в четыре часа утра, а сейчас уже – десять! Что делать-то, Кать? Что делать? А вдруг она умрет?

– О господи, пап… Я уж и впрямь подумала – что-то страшное случилось.

– А разве нет?

Он, наконец, поднял на нее глаза – безумные от пережитого страха. Глаза, просящие надежды. А может, и жалости к себе, эту надежду просящему. Катя лишь сглотнула с трудом – не было сейчас в ней никакой жалости, хоть убей. Ревность была, а жалости не было. А еще – досада была за свою растрепанную в беготне прическу, за расплывшийся по потному лицу макияж, за весь поруганный праздничный вид, в общем. И как ни странно, еще и мучительная обида была. За маму, за Милку…

– Пап… У тебя, между прочим, сегодня дочка замуж выходит. Твоя, родная, кровиночка. Милочкой зовут. Ты не забыл?

Наверное, он все-таки услышал что-то в ее голосе – моргнул, потер небритую щеку ладонью так, будто пощечину получил. Распрямил спину, глянул вполне осмысленно:

– Нет, что ты, я не забыл. Ты прости, Кать. Просто, понимаешь, такой страх накатил! Сижу, будто себя не помню. С места сдвинуться не могу. Прости…

– Да чего там – прости! Давай вставай, пойдем быстрее! Ничего с твоей Светланой не сделается. Все рожают, и она родит.

– Не знаю… Врачи говорят, у нее роды трудные. Не получается у них чего-то. Я боюсь, Кать!

– Слушай, пап… А можно тебя спросить? Вот скажи, а когда мама нас с Милкой рожала, ты так же всю ночь под окнами сидел?

Подняв плечи вверх, он глянул на нее удивленно, и тут же тень озадаченной снисходительности пробежала по его лицу, будто вопрос прозвучал совсем уж несусветной глупостью. Так смотрят родители на малыша, осмелившегося по наивности спросить, откуда дети берутся.

– Да я теперь и не помню, Катюш… Нет, кажется, не сидел… А почему ты спросила?

– Да так. Просто любопытно стало. Мне мама однажды рассказывала, что у нее тоже роды были трудные. Милку так вообще восемнадцать часов рожала.

– Что ты сравниваешь, Кать? Это же мама! Она сильная, она все может. Я думаю, она б и не захотела, чтобы я около роддома торчал.

– Да откуда ты знаешь… Ладно, пойдем уже, хватит философствовать. Пойдем быстрее!

К дому она тащила его почти волоком. Когда шли по двору мимо бабулек, услышала за спиной их возбужденный шепоток:

– Глянь, глянь, Валька-то успел уж напиться, что ли?

– Да не, он же непьющий, Валька-то… У Аськи насчет этого не забалуешь…

– Глянь, а чегой-то она в тапочках разгуливает? Говорят, Аська ее в институте выучила, а она – в тапочках… Мода, что ль, нынче такая?

Мама приняла блудного мужа, можно сказать, с рук на руки. Крепко уцепив за локоть, молча поволокла в ванную, потом отнесла туда же отцовский выходной костюм с наглаженной рубашкой и галстуком. Опять же – молча. С выражением гневливого презрения на лице.

Заглянув в гостиную, Катя ахнула, увидев Милку полностью для свадебного торжества экипированной. И не узнала – совсем. Действительно, очень уж трудно было узнать в этой хорошенькой куколке прежнюю Милку с ее вихрами и конопушками, с ее всегда чистым, ни одним граммом косметики не траченным лицом и вечным небрежением к дамской гламурной одежке. Нет, правда, каким чувством стиля надо обладать, чтобы из дикого материала вытянуть столько прелести? Из переростка-тинейджерки – сделать такую конфетку?

– Что, нравится? – гордо спросила девушка-стилист по имени Марина, с удовольствием наблюдая за Катиной реакцией.

– Не то слово… – только и развела руками Катя. – Милка, да ты ж у нас, как оказалось, настоящая Золушка! Дюймовочка-нимфетка! Принцесса на горошине! И стоило все эти годы такую красоту под джинсой прятать?

– Значит, стоило, – грустно усмехнулась Милка, оглядывая в зеркале свою тоненькую, сильно затянутую в корсет талию, – значит, состояние души такое было. Чего я тебе буду объяснять – сама все знаешь.