Евгений Шишкин - Закон сохранения любви Страница 37

— Отец в реанимации. Мне позвонили ночью. Положение очень серьезное. Скверное положение! Я только что говорил по телефону с врачом. Я срочно улетаю в Москву. Мне нужно успеть на утренний рейс. Через пару дней я тебя встречу в Домодедове. Позвони… Я должен идти. Здесь моя визитка. Вот деньги… Не смей отказываться! Это тебе на билет и на туфли. Я же обещал… — Он сунул ей в карман халата какие-то бумажки, как-то неловко, сквозь напряжение в лице улыбнулся, пожал плечами: — Извини. Мне надо успеть на этот рейс. — Роман притянул к себе Марину, обнял ее, поцеловал ее в безответные, растерянно расслабленные губы. Порывисто повернулся и всё такой же встрепанный, как будто кипящий внутри, вышел в дверь номера, оглянулся: — Мне надо успеть. Мы встретимся с тобой в Москве.

— Да, встретимся, — машинально ответила Марина.

Дверь за ним затворилась. Марина осталась одна. В голове почти никаких связных мыслей — мельтешенье обрывков фраз, слов: «реанимация, Домодедово, туфли…»

Когда через минуту Роман вернулся, она всё еще стояла там же, напротив двери, разглядывала бескрасочные зеленоватые бумажки, которые он сунул ей в карман. Но увидев Романа, она вспыхнула, преобразилась, в глазах блеснули слезы. Он бросился ей навстречу. Она кинулась ему на шею. Наступил момент, когда Марина почти поверила: он вернулся за ней! Зачем же еще-то?! Конечно, за ней! Он вернулся, чтобы украсть ее. Увезти навсегда. Навеки соединить их судьбы! Это чувство в Марине было настолько лихим, сладким, обворожительным, что она успела за несколько секунд пережить будущий излом своей жизни: успела представить, как разведется с Сергеем, как заберет из Никольска Ленку, как простится с сестрой Валей… Пусть планета летит с орбиты! Пусть всё перевернется вверх тормашками! Позови он сейчас ее с собой — она ответит неумолимое «Да!» Трижды «Да!»

Она осыпала Романа поцелуями, тыкалась губами в его губы, щеки, в брови, в виски.

— Как-то очень быстро мы расстались. Извини… Мне будет очень не хватать тебя, — шептал он. — Я буду ждать. Мы увидимся через пару дней. Я встречу в аэропорту… Я люблю тебя.

Опять шаги в коридоре, еле слышимые на ворсистом покрытии, удаляющиеся. В горле что-то першит, слезы застят глаза, в груди — то ли стон, то ли крик счастья.

Зачем она здесь? какие силы притянули ее на эти развалины? — этого Марина и сама не могла понять.

Она шла к морю, на пляж, по солнечной аллее, где всё насыщенно зеленело и влекло красками цветения. Но под ноги из-под кущ вывернула уже знакомая виляющая тропинка. Марина попалась на приманку — ноги понесли другим путем.

Панического страха нечаянно столкнуться у садовничей будки со стариком Ахмедом она не испытывала. Даже изжила былой страх — только брезгливость и мстительность как невыводимые пятна с души — и перед стариковыми постояльцами: Русланом и Фазилом. «Радуйтесь, скоты, попользовались!»

Но чеченцы сейчас — совсем по боку. Ее потянул, позвал к себе разрушенный алчностью нуворишей, разоренный мародерами санаторий.

С опаской, словно вздумала вторгаться в чужой покой, Марина вошла в здание. Пустые комнаты без оконных рам, без дверей, без полов, искореженные ржавые трубы, груды битого кирпича, куски линолеума, осколки стекла, расколотая пополам, грязно-желтая умывальная раковина, брошенная медицинская книга, раскрытая на странице с рисунком позвоночника. Она ходила по пустому мертвому санаторию, огибая груды мусора и хлама, вглядывалась в разруху. Эти комнаты, эти стены могли бы продолжать служить людям — и больным, и здоровым. Люди могли бы здесь отдыхать, радоваться жизни. Но жулики не захотели этого. Теперь санаторий держался на нитке… Еще немного — и уже не восстановить. Надо будет строить заново. Это Марина могла утверждать наверняка: сама по профессии строитель.

Но может, не только новые передельщики виноваты в разрухе и запустении, может быть, дом сам надсадился от людей, изнемог? Эти стены, эти лестницы, эти потолки уже не хотели людей — их присутствия, их голосов, их поступков — и выгнали их отсюда. Продались в лапы нечистых богатеев. Взяли себе передышку. Ведь после яркого света всегда хочется в тень. После шума и многолюдия — тишины и одиночества.

Она вышла из здания, обернулась. Ничего, всё еще наладится. Всё как-нибудь утрясется, выправится. Надо только перетерпеть это время, этот перелом.

На пляже Марина разделась не в солярии, а внизу, у берега. В купальнике, босиком, она вышла на буну, в то место, с которого обычно прыгал в море Йог. «Ну! Нельзя долго раздумывать! Прыгай! Прыгай же! Если будешь тонуть, вытащат. Тут не очень глубоко…» Марина негромко вскрикнула, хлебнула побольше воздуха и провалилась — «солдатиком» вошла в темно-синюю пучину. Плавать она умела: студенткой техникума даже выиграла первенство на своем курсе на соревнованиях в никольском бассейне. Но здесь был не бассейн.

Позднее, уже на берегу, спустя несколько минут, она перенесла ужас от своей взбалмошной отваги. В воде у нее даже помутилось сознание. Море сцапало ее, ошпарило соленым холодом, затянуло на груди невидимый пояс озноба — ни вздохнуть, ни выдохнуть. Она инстинктивно забарахталась в воде, заболтала ногами, стала выбрасывать вперед руки, поволокла свое парализованное от холода туловище к берегу. Только у самого берега, уже задевая руками гальку, она перемогла судорогу, встала, выпрямилась, стиснула зубы и пошла — не побежала — к своему лежаку за полотенцем.

— Зачем вы рискуете? Вода еще очень холодная!

— Вы смелая женщина. Не подумать с виду. Хорошенькая, хрупкая.

— В такой проруби воспаление легких недолго заработать. Здешний-то Йог не первый год моржует…

— Глотните коньяку. Из фляжки. Быстро согреетесь.

Она слышала эти слова от сочувствующих людей из санатория. Но этих людей почти не различала; пронизываемая лихорадкой, куталась в полотенце, прикрывая трясущиеся губы, отвечала:

— Со мной всё нормально. Сегодня вечером я уезжаю. Я должна была искупаться.

Вчера отсюда уехал Роман Каретников. По планам, она должна была полететь вслед за ним, в Москву, завтра. Но все переменилось враз, неожиданно, без видимых причин и побуждений. Она едет домой сегодня. Непременно — сегодня. И никаким не самолетом — обыкновенным поездом. И не через Москву — через Екатеринбург, через Урал — в родной Никольск.

Часть вторая

1

Василь Палыча Каретникова хоронили на Ваганьковском кладбище с нарочитым шиком: в немецком лаковом гробу вишневого цвета с серебряными ручками, с военным многоголосым оркестром, хотя покойник к военной службе касательства не имел, с помпезными венками и резким золотом надписей на траурных лентах; с надгробием из толстой черной мраморной плиты с выдолбленным барельефом, на котором покойник был приукрашен и на себя прижизненного не совсем походил, и надписью: «Ты навсегда останешься в наших сердцах». Всё было устроено пристойно, богато, чтобы родственников и организаторов похорон не жгла совесть: мол, без должных почестей проводили; чтобы и сам покойник, который жил на широкую ногу и любил повторять: «Для меня рубль начинается с червонца!» — остался церемонией доволен…