Джудит Крэнц - Последний танец вдвоем Страница 37

Когда такси покатило из аэропорта к отелю «Бель-Эйр» и по обеим сторонам шоссе выстроились мещански-безвкусные низкорослые пальмочки, Билли вдруг ощутила, как в глубинах ее души что-то будто распахивается навстречу радости. На самом деле она терпеть не могла пальмы, а теперь было так приятно опять увидеть эти неуклюжие деревья! Только живя в городе, где круглый год зелень, можно позволить себе роскошь к отдельным видам великолепной флоры относиться пренебрежительно. Всю зиму она не видела ни одной зеленой веточки, если не считать ее сада на улице Вано, но высаженным там деревьям было далеко до буйной калифорнийской растительности. Они были какие-то слишком темные, просто даже мрачные, и три четверти времени ей приходилось смотреть, как с печальных ветвей стекают капли дождя. Почему, интересно, все боятся признать, что в Париже почти постоянно дождит, кроме июля и августа, когда погибаешь от жары?…

В гостинице Билли переоделась в белоснежный полотняный костюм, накинула алый кашемировый шарф – весь отель был украшен к Рождеству, и следовало попасть в тон, – а затем заказала внизу машину с шофером.

– Куда прикажете, мэм? – спросил водитель, ведя лимузин по Стоун-Кэньон-роуд.

– Проедем еще немного, потом возьмите вправо и вверх на гору, туда, где поживописнее, – сказала Билли, помня о том, что в Лос-Анжелесе легко можно потеряться, даже прожив здесь много лет.

– Никогда тут прежде не бывали, мэм?

– Нет, приехала полюбоваться. Но вы мне ничего не рассказывайте – хочется все посмотреть самой, словно я ничего об этом месте не знаю.

– Желаете свежести впечатлений?

– Именно.

Минут пятнадцать Билли ехала, бесцельно глядя в окно и вдыхая теплый, ароматный зимний воздух. Затем у нее созрело решение. Она извлекла из бумажника полоску бумаги, на которой кое-что набросала во время беседы с Джошем, и протянула ее водителю:

– Можете вы отвезти меня поэтому адресу? – Конечно, мэм.

Шофер развернул машину и повел ее вниз, по направлению к океану. Лимузин затормозил перед домом современной архитектуры, стоящим так высоко на краю каньона, что отсюда открывался вид на океан вдалеке. Ни секунды не колеблясь, Билли подошла к парадному и позвонила.

– Иду! – отозвались изнутри, и через несколько мгновений дверь распахнулась.

– Привет, Спайдер, – сказала Билли.

VI

«Пеппоне» был истинно старомодным итальянским рестораном, какой легко себе представить где угодно, кроме Калифорнии: сплошь потертая кожа кресел, огоньки свечей и плотно зашторенные окна, так что ни один солнечный луч не нарушает укромный полумрак. Этакий оазис, приткнувшийся на углу известной своими магазинами старинной улицы в пригороде Баррингтон Плейс, неподалеку от только что снятого Спайдером дома. Потягивая коктейль, Билли вспомнила, как Спайдер, открыв дверь, с громким воплем радости сгреб ее в охапку, так что у нее до сих пор ныли ребра, подхватил, закружил, расцеловал в обе щеки и наконец опустил на землю. Ей казалось, что она все еще чувствует головокружение от такого приветствия.

– У меня какое-то совершенно нереальное ощущение, – созналась Билли, глядя на официантов, обсуждавших заказы с многочисленными посетителями. – Со мной творится что-то непонятное. Спайдер, я как бы не вполне здесь, а где – сама не понимаю. В общем, какое-то раздвоение личности.

– В Нью-Йорке сейчас десять вечера, а в Париже еще на шесть часов позже, то есть четыре утра, – прикинул Спайдер. – Ты в Штатах всего пять дней, и на тебе сказывается отставание от парижского времени. Сейчас ты собираешься обедать, хотя в такой час привыкла сладко спать. Ты пока просто не акклиматизировалась – вот и все.

– Пожалуй, ты прав. Я как-то не подумала о разнице во времени… Вот что значит оторваться слишком надолго. Наверное, такое ощущение должно быть, скажем, у мухи под стеклянным колпаком. Да, я будто под колпаком с того момента, как оказалась в Лос-Анджелесе.

– Тогда пей свой коктейль, Билли. Твое состояние придет в соответствие с твоим ощущением, твой желудок подскажет тебе, что время обеденное, и мы сможем заглянуть в меню. Господи, я все пытаюсь прийти в себя после того, как открыл тебе дверь: жду посыльного из химчистки – а на пороге Билли, словно воплощение рождественских надежд! На прошлой неделе я, как вернулся, сразу позвонил Джошу, чтобы узнать, где ты. Потом запросил отель «Ритц», но они были не в курсе, куда ты отбыла, и я решил, что ты куда-нибудь уехала на Рождество. Вообразил, как ты лежишь под качающимися пальмами Марракеша с тремя французами у ног.

– Ничего подобного!

Билли бросила беглый взгляд на Спайдера. С первой минуты их встречи она то и дело вскидывала на него глаза, стараясь понять, отчего у нее возникло впечатление, что он очень изменился. Даже в полумраке ресторана он выглядел этаким древним викингом. Его выгоревшие на солнце волосы стали еще светлее, но в них теперь можно было заметить немало серебряных нитей, в особенности на висках, а на бронзовом лице прибавилось морщин. Он стал еще более сухопарым, чем раньше, – не тощим, но жилистым, без единого фунта лишнего веса, и при этом излучал здоровье. Казалось, от Спайдера вот-вот потянет запахом моря, смолы и канатов, повеет туманом и свежим ветром.

Но внимание Билли привлекли не эти очевидные и легко предсказуемые перемены, а сдвиги более глубинные: Спайдер утратил некое свойство, которое Билли всегда учитывала, имея с ним дело. Сколько она его знала, он всегда выглядел настолько типичным калифорнийским «золотым мальчиком», что у нее никогда не получалось воспринимать его всерьез. Сочетание льняных волос и голубых глаз всегда смутно раздражало ее: оно было так неотразимо и при всем том тривиально, что, по мнению Билли, ни одна умная женщина не могла бы на него польститься. И откуда-то из подсознания у нее постоянно всплывала картина: Спайдер бросает все, чем занимался, и отправляется на пляж с доской для катания, заботясь единственно о том, чтобы поймать хорошую волну. Этот образ постоянно накладывал отпечаток на ее восприятие Спайдера, хотя, насколько ей было известно, он никогда не занимался серфингом.

Теперь же ниша, которую она мысленно ему отводила в течение многих лет, оказывалась слишком тесной – в его наружности сквозила такая сила и основательность, что не заметить этого было невозможно. Он всегда был тверд, непримирим и честен, но эти качества, которые так долго казались ей чем-то само собой разумеющимся, вдруг открылись ей совершенно по-новому, во всей их эмоциональной убедительности. Сохранился в нем и знакомый ей непобедимый дух нонконформизма: свободолюбивый Спайдер по-прежнему не мог стать частью казенного мира, функционирующего с девяти до пяти, не мог рутинно тянуть лямку или исповедовать какую-то упорядоченную жизненную философию. Он делал что хотел. Это был человек, почти с самого детства сбросивший путы повседневного и обыденного, человек, всегда шедший своим путем, не беспокоясь о том, кто и что о нем подумает. Разница, пожалуй, заключалась в том, что раньше Билли казалось, будто конца его молодости не предвидится, А сейчас она внезапно со всей отчетливостью поняла, что Спайдер больше не тот чувственный, лениво-благодушный соблазнитель и сердцеед, который когда-то царил в тепличной атмосфере «Магазина Грез» и играл роль нежного, но взыскательного Пигмалиона для сотен женщин. Годами он не мудрствуя лукаво пользовался благами жизни, искренне ими наслаждаясь, и, казалось, не ждал от судьбы ничего, кроме радости. Теперь, однако, его губы складывались в улыбку умудренного опытом человека. Нет, не грустную, не горькую, но в ней не было больше ожидания. Как только Билли осознала это, у нее вдруг защипало глаза, хотя вряд ли стоило так уж убиваться по поводу окончательного повзросления Спайдера Эллиота…