Андрей Матвеев - Летучий голландец Страница 37

Белый хватает свой дурацкий цилиндр… Усатый зачем-то орет «бомба», интересно бы только узнать: какая? What kind of bomb? А еще что-то где-то горит… Скорее всего, в казино… Матросы бегают с огнетушителями… «Голландец» полыхает как свечка… Усатый бежит к борту и прыгает… И зачем-то роняет в море тот самый цилиндр, в котором якобы — бомба… И чикса тоже прыгает… И дипломат…

А первым вслед за усатым ныряет белый… Наверное, за цилиндром…

Усатые приносят несчастье, так всегда говорит мом…

Вилли тоже пора прыгать…

Лучше прыгнуть, чем сгореть заживо…

Эти тупые никак не могут спустить на воду лодки.

Вилли прыгает за борт и с головой уходит под воду.

Выныривает, отфыркивается и начинает плыть к берегу.

Тому, который ближе.

Израиль, Иордания, Египет, Саудовская Аравия.

Главное, не попасть в Саудовскую Аравию, но и до Египта еще плыть и плыть…

Вилли размеренно машет руками.

Он хорошо плавает — все, кто вырос в Брайтоне, плавают хорошо…

За спиной видно зарево пожара, но видны и лодки — слава Белому Тапиру, они умудрились спустить их на воду!

Внезапно Вилли слышит сдавленный крик.

И видит белого, который плывет чуть впереди него.

Точнее — плыл, сейчас он начал тонуть.

Все же достал свой дурацкий цилиндр, вцепился в него и идет с ним ко дну.

Вилли не любит, когда кто-то тонет, он подхватывает белого и тащит вместе с собой. Гребет одной рукой, но плывет. И цилиндр плывет с ними. А берег близко, совсем близко, скоро можно будет почувствовать дно.

Вот оно.

Вилли чувствует дно, он стоит на дне, видны звезды, скоро начнется рассвет.

«Крутая вышла вечеринка!» — думает Вилли, вытаскивая безжизненное тело Банана на мокрый и еще холодный в ночи скрипучий иорданский песок.

Часть четвертая

Средиземноморье

Жанна

Ей хотелось опять под Малагу, на Коста-дель-Соль, в Марбелью, но туда можно было лишь с мужем — останавливались они обычно у его приятеля, шведского художника, давно осевшего в этом божественном приюте богатеньких, на которых так забавно смотреть из-за столика прибрежного кафе. Но муж внезапно укатил в Прагу — якобы по делам, а скорее всего просто пить пиво с друзьями, ее же отправил на Коста-Брава, в городок под названием Бланес, купив неделю в отеле «Беверли парк» с сумасшедшей скидкой.

Хотя про скидку все просто: добираться надо было автобусом, от Амстердама, через Бельгию и Францию, останавливаясь на ночь в придорожных отелях. Безумно дешевый тур, сказал муж, отправляясь в Прагу, тебе повезло, она улыбнулась, а про себя подумала, что ей действительно повезло: вот уже пять лет, как она не оставалась одна, без мужа, без ребенка, из России прилетела присмотреть за малышкой мать для нее это тоже — своеобразный отдых…

Ей действительно повезло, хотя частенько она называла это везением утопленницы — наверное, стой минуты, как он встретил ее в аэропорту Амстердама, и вместо того чтобы увезти домой и дать отдохнуть с дороги, принять душ, поесть в конце концов, посадил в свой «пежо», и они покатили на обзорную экскурсию по городу, площадь Вестермаркт, церковь Вестеркерк, музей Ван Гога, музей гашиша, площадь Дам, королевский дворец… Под конец Жанна взмолилась и сказала: хочу писать!

Английский она учила все предыдущие годы, уже точно зная, что на родине ей места нет, а значит, нет и судьбы. В двадцать восемь через Сеть познакомилась с Рене — совсем не голландское имя, но мать у него была француженкой, отец давно умер, мать перебралась обратно во Францию, так что в первый же совместный вояж они отправились к ней под Бордо. Рене представил ее как свою невесту и даже погладил по еще не выпиравшему животу: она была беременной.

И беременной, на восьмом месяце, обвенчалась с ним в скромной лютеранской церкви. Скоро родилась Катарина, из России прилетела мать, пробыла с ними две недели, улетела обратно, а когда Катарине исполнилось два месяца, Рене повез их в Таиланд — она чуть с ума не сошла тогда, хотя быстро поняла, что здесь это в порядке вещей, с грудным ребенком тащиться на край света.

Рене был старше ее на пятнадцать лет, легок на подъем и больше всего любил уезжать куда подальше из своей не очень солнечной Голландии.

Четыре, а то и пять раз в год, не считая деловых поездок.

В деловые поездки Жанна с ним не ездила, зато первых два голландских лета улетала на месяц с малышкой к родителям, а на третье внезапно сказала себе: хватит!

У нее не было ностальгии, с первой же недели она приказала себе забыть о том месте, откуда была родом, и попытаться стать здесь своей, хотя прекрасно понимала всю невозможность этого — мозги никак не могли окончательно перестроиться на западный лад, и прежде всего потому, что она все равно оставалась русской женщиной.

Собственно говоря, именно поэтому Рене и женился на ней, устав от многолетнего холостяцкого и вполне устроенного бытия.

Местные женщины до сих пор вызывали в ней ужас, и она искренне жалела всех этих милых и таких практичных мужчин, не способных, к счастью, переживать пресловутое славянское безумие, но явно достойных иных подруг.

Не таких независимых и расчетливых, и — конечно же — не таких мужеподобных, хотя и предельно ухоженных.

Но к четвертому своему голландскому сезону она тоже стала ухоженной: экология, пища, отсутствие глобальных стрессов, да и просто — нормальная косметика.

Две ежегодных поездки в Таиланд и две в Испанию — одна на Канары, а одна в Марбелью, к другу Рене — позволяли ей постоянно быть загорелой, минувшей весной она чуть высветлила волосы, придав им рыжевато-каштановый оттенок, фигура уже пришла в норму после почти двухгодичного кормления Катарины грудью, и Жанна даже начала подумывать о том, чтобы устроиться на работу.

Английского языка для этого было мало, надо учить голландский, она ходила на курсы, свободно изъяснялась в магазинах и на улице, хотя для службы этого явно не хватало.

Вот только внезапно началась депрессия.

Она уже переживала такое в России, но там все было понятно — ни работы, ни перспектив, ни денег.

Одна любовь, но тоже — лишенная всякого смысла, в России после двадцати пяти все нормальные мужчины женаты, а она и девственности-то лишилась, когда ей было уже за двадцать.

Чуть-чуть за двадцать, но уже — за.

А потом пришла любовь, он был женат, у него была семья, она сделала от него аборт, хотя до сих пор думает, что надо было оставить ребенка.

Воспитывала бы двоих, ее подруга, вышедшая за датчанина и родившая ему маленькую датчанку, приехала в Копенгаген со своим сыном от такого же женатого любовника, ну и что?