Доверься мне - Кристен Каллихан Страница 37

Мне стоило бы оттолкнуть его, но Джон теплый и это ощущается слишком хорошо. Ага, я выбираю вместо гордости банальный человеческий комфорт. Когда мы достигаем нашей небольшой лестничной площадки, Джон набирает код на моей входной двери, вследствие чего моя гордость получает еще один удар.

Я отшатываюсь назад, наконец-то устремляя взгляд на него.

— Ты знаешь код?

Джону хватает наглости подмигнуть.

— Киллиан — мой ближайший друг. Для безопасности мы знаем коды друг друга.

— Теперь я не чувствую себя в безопасности, — ворчу, заходя в пентхаус.

Он следует за мной.

— Надеюсь, ты злишься из принципа и не думаешь, что я когда-нибудь войду сюда без приглашения.

Смотрю на него и замедляю шаги, видя выражение боли на лице. Вздыхаю.

— Да, из принципа. — Я слабо улыбаюсь. — Если бы ты на самом деле хотел войти, мог бы просто перемахнуть через стену, как это сделала я.

Не думаю, что прямо сейчас Джон находит мою попытку пошутить удачной. Но его скованность ослабевает.

— В любое время, когда соберешься заниматься йогой голышом, дай мне знать, и я моментально явлюсь.

Несмотря на тяжесть в груди, я коротко смеюсь.

— Помещу это на вершину своего распорядка.

Дрожь сотрясает мое тело, и он кивком головы указывает на спальню.

— Иди, обсохни. Я заварю чай.

— Ты готовишь чай?

Слегка кривя губы, он направляется на кухню.

— Возможно, ты этого не знаешь, но в глубине души я англичанин. Научиться правильно заварить чашку чая — это один из первых уроков жизни.

И тут я вспоминаю, что Джон из очень богатой британской семьи.

— У тебя слабый акцент и появляется он в неожиданные моменты.

Может, потому что он провел детство между Нью-Йорком и Англией. Но реакция Джона говорит о другом.

Его гримаса настолько незаметная, что я почти упускаю.

— Когда мы организовали группу, я очень сильно старался избавиться от акцента. Может, слегка перегнул, стремясь к успеху.

— Но почему? — Когда акцент проявляется, это звучит мило.

Джон поворачивается ко мне спиной. И, наконец, безрадостно отвечает:

— Для британца акцент является определяющим. Как только открываешь рот, чтобы заговорить, люди сразу понимают, откуда ты. Мои родители заносчивые снобы. Они ненавидели все, что я делал и кем пытался стать.

Джон останавливается у кухонной стойки и, задумавшись, смотрит на шкафчики. Напрягает плечи, вынуждая мышцы под рубашкой выпирать. А потом смотрит на меня и улыбается беззаботно и даже немного дерзко.

— Поскольку они делали все возможное, чтобы удалить меня из семьи, я решил отплатить им тем же.

Господи. Сострадание давит мне на грудь и заставляет обнять Джона. Я знаю все о том, как быть брошенной и сдерживать ярость, которая за этим следует. Я могла бы рассказать ему, поделиться кусочком своей боли. Но еще мне знаком язык тела, и его отчетливо кричит: «Пожалуйста, отвали». К тому же, не предполагалось, что между нами будет искренность и откровенность. Он ясно дал понять это, убежав с вечеринки. Так что последнее признание, должно быть, заблуждение, ошибка, вызванная моим любопытством.

Поэтому я отыгрываю свою роль и вместо этого шучу.

— Ты — англичанин в Нью-Йорке.

Джон смотрит на меня с каменным, непонимающим выражением лица, а потом медленно улыбается.

— Песня Стинга, да?

Я киваю.

— Только что всплыла в голове.

В его зеленых глазах вспыхивает признательность, а потом исчезает. Но улыбка становится шире.

— Как-то Уип цитировал Стинга. — Джон берет чайник и наполняет его. — Ты напоминаешь мне Уипа.

— Правда? Почему?

Мы стоим в разных концах комнаты, и он снова от меня отворачивается, но когда берет две чайные чашки, я замечаю слабую улыбку.

— Вы оба… милые.

— Милые? — Не знаю, почему я повторяю. Но это определение ощущается, как будто меня погладили по голове.

Он бросает взгляд через плечо.

— Ага. Милые. Люди, которым звонишь, когда тонешь и нуждаешься в руке, за которую можно схватиться, ведь знаешь, что они придут. — Он улыбается, качая головой. — Не знаю, как еще описать.

В моей груди разливается тепло, но горло некомфортно сжимается. Никто не пытался описать меня мне. Я не знаю, как с этим справляться. Не знаю, как справиться с ним.

Язык чешется расспросить его о друзьях в группе. Зависает ли Джон с ребятами вне работы? Такие же они легкие, как он? Садятся ли они в круг для создания музыки? Или, может, они, как и многие другие парни смотрят спортивные каналы, попивая пиво и болтая о всяком дерьме?

Но задать вопрос — все равно, что сунуть нос в не свое дело и выглядит уж слишком по-фанатски. Хотелось бы спокойнее относиться к его славе, но временами кажется, словно Джон — это два человека. Кокетливый, иногда раздражающий, иногда озорной мужчина, являющийся моим соседом, а затем — Джакс, суперзвезда, объект бесконечного обожания и вожделения поклонников.

Когда речь заходит о ребятах из группы, я против воли воспринимаю его как Джакса и пытаюсь понять, какого черта он делает здесь и почему готовит для меня чай. И тогда появляется чувство нереальности происходящего.

Молчание становится неловким, и Джон ловит меня на том, что я тяну время.

— У тебя синие губы.

— Иду. Иду.

Принимаю горячий душ и надеваю самые мягкие пижамные штаны и кофту с длинным рукавом. Я не пытаюсь впечатлить Джона. Как же все нелепо… я нелепа. Этот мужчина — сосуд сливочного секса с горячей помадкой сверху. Мое тело знает это, пусть мозг и продолжает напоминать, что Джон — катастрофа, ожидающая своего часа. Может, если бы мне не пришлось жить рядом с ним или с напоминанием о том, как мы переспали, я бы хотела, чтобы парень желал меня.

Хотя, на самом деле, несмотря на его непревзойденный флирт, я не думаю, что он расценивает меня как завоевание. Такие парни, как Джакс Блэквуд, не колеблются. Они идут за тем, чего хотят, без страха. Как ни больно это признавать, но я восхищаюсь им.

Смеясь над собой, я вытираю волосы полотенцем, а потом направляюсь в гостиную. Единственное, что мне стоит помнить — его побег тем вечером, как будто у меня инфекционное заболевание. Поэтому мне не грозит, что все зайдет дальше, чем сейчас.

Эта мысль все еще крутится в голове,