Развод. (не) наша дочь - Адалин Черно Страница 37

Упрямо задираю подбородок и сжимаю зубы.

— Мне неприятно это слышать.

— А мне? Думаешь, мне приятно, что при первом удобном случае жена меня выставила за дверь?

— Я тебя не выставляла.

— А как это называется? Ты забрала дочь, поселилась в доме с другим мужиком. Давно это планировали? — он делает шаг ко мне, но останавливается, так и не подойдя вплотную.

— Как ты можешь, — говорю, сглатывая болезненный ком в горле. — Это ведь ты, из-за тебя все. Если бы ты не… изменил мне. Не было бы ничего, Ника росла бы с нами, в полноценной семье.

— То есть, я во всем виноват, да? — произносит отчаянно, а затем, чуть тише: — Я идиот, да, идиот, я изменил, перепихнулся, не подумав о последствиях, но я люблю тебя, Настя. И то, что я заплатил за тест, это все тоже от любви к тебе.

— Что? — проговариваю ошарашенно. — От любви ко мне?

— А как же? Ты думаешь, я не знал, что так все закончится? — восклицает в сердцах. — Знал! Ты бы простила измену, но не простила бы дочь…

Я отшатываюсь от него, как от прокаженного, зажимаю рот рукой, но никак не жду того, что он скажет в следующую секунду…

Глава 37

— Я был готов пожертвовать дочерью, лишь бы не тобой.

Я зажмуриваюсь, лелея надежду, что я сплю, а не стою сейчас перед собственным мужем, которого знала, казалось, целую вечность. Я не хочу слышать то, что он говорит. Хочу закрыть руками уши и сделать вид, что не услышала. Господи, я даже слух готова потерять, но, к сожалению, я слышу все.

И эти обидные слова.

И тон, которым они сказаны.

И хоть слова сами по себе не обидные. Наверное, каждая женщина мечтает услышать такое от мужчины, но в этом контексте… Мне хочется расцарапать Назару лицо. Впиться в его кожу ногтями, хоть они ни разу не острые, и расцарапать. Сделать ему больно.

— Я практически сразу понял, когда увидел то пятно, — бьет словами наотмашь. — Она рожала ведь с тобой. С тобой в одной больнице и почему-то в одно время. Я тогда не придал этому значения, а когда пятно увидел, пазлы словно сложился.

Наверное, Назар не видит моего состояния. Не видит, как медленно, но уверенно я умираю у него на глазах. Не внешне, а внутренне больше. Он продолжает говорить. Про то, что мы и так шесть лет провели без дочери, про то, что у нас все было хорошо и про то, что он не хотел все портить.

Он. Не. Хотел. Портить. Семью. Нашей. Дочерью.

Портить. Это слово лупит так, что я резко вспыхиваю. Собрав всю свою силу, бью не ожидавшего такого Назара по лицу. Звонкая оплеуха оглушает и этот звук, пожалуй, единственное хорошее, что я услышала за последние пять минут.

Назар отшатывается, его взгляд вспыхивает опасным блеском, а руки сжимаются в кулаки. Наверное, я бы хотела, чтобы он меня ударил, тем самым приведя хоть в какое-то чувство, но он не бьет, нет, только лишь презрительно кривится.

— То есть, вот так, да? Ты вот так запросто перечеркнешь восемь лет семейной жизни?

— Запросто?

Я смеюсь сквозь слезы. Чувствую, как они ручьем стекают по щекам и смеюсь. Для него все вот как, оказывается, запросто. Лишить матери ребенка, видимо, как хлопнуть в ладоши.

— Вот поэтому когда я узнал, мне захотелось скрыть и оставить все, как есть. Вот поэтому. Потому что теперь ты здесь, в огромном доме с каким-то левым мужиком, а я жду тебя дома. Я каждый день туда прихожу и понимаю, что тебя там нет. И я… скучаю. Возвращайся, а? Давай забудем обо всем. Ну чего ты, Настя? Ну, совершил ошибку, бывает, оступился, но ведь никакой трагедии не произошло. Все еще можно исправить. Я ведь люблю тебя.

Никакой трагедии. Снова хочется не то смеяться, не то плакать. А потом, я вдруг осознаю, что для него и правда — никакой трагедии. Это не он девять месяцев вынашивал ребенка. Это не он страдал от ее потери, потому что для него… Господи, я осознаю это только сейчас. Для него это не было трагедией. Пока я не знала, как собрать себя, чтобы жить дальше, Назар с радостью продолжал это делать.

Единственное, что ему наверняка доставляло дискомфорт — мое кислое лицо. Но и оно очень быстро изменилось. Он вытащил меня из состояния прострации и буквально вынудил жить дальше. И я жила. Жила, думая, что все хорошо, что рядом любимый мужчина, что ему тоже нужна забота, что женился он на мне той, какой я была, а не на жалком подобии.

И только сейчас я понимаю, что ему было нормально. Обидно, конечно, что я так долго вынашивала ребенка, но не так как мне. Даже сотой доли того, что чувствовала я, он не испытывал. И сейчас тоже… возвращайся. Не возвращайтесь, а именно так, возвращайся. Может, предполагается, что я оставлю Нику здесь? Она ведь жила как-то с этой чужой женщиной, пусть бы, наверное, и дальше жила.

— А с Никой что, Назар? Ее мы здесь оставим?

Я впиваюсь взглядом в мужа. Вижу, как он хмурится, сводит брови к переносице, словно мой вопрос загнал его в тупик, и он и вовсе не думал о том, что же будет с Никой. А может и не «словно», а действительно не думал о таком.

— С собой заберем, что… — выносит равнодушный вердикт.

Именно так. Равнодушный и никакой другой. Спокойным размеренным тоном, будто Ника это какой-то предмет мебели, который он, так и быть, найдет куда поставить. Только вот она — не предмет, а наша дочь и с ней будет непросто, учитывая, что там еще и бабушка. Точнее, женщина, которая себя таковой считает.

— Тут… вот что случилось. Приехала эта… женщина, которая ее привела.

— Бабушка?

Поджимаю губы.

— Да, бабушка. Якобы, — не могу не обозначить. — И Ника к ней… в общем, привязана. Так что какое-то время эту… женщину, придется забрать к нам… тоже.

Я не знаю, зачем все это говорю. Наверное, чтобы убедиться окончательно, что Назара вовсе не заботит Ника, что