Наталья Миронова - Случай Растиньяка Страница 37

И глаза его при этом горели волчьим жадным блеском, а слюна не помещалась во рту.

–  Язык не распускай, отрежут, – обрывал его Голощапов. – Чтоб я этого больше не слышал.

–  Да ладно, Аркадий Ильич, тут все свои…

–  Это кто тебе тут «свой», Фраерман? – серчал Аркадий Ильич. – Ты ври-ври, да не завирайся.

Голощапов не был антисемитом, но Лёнчик, конечно, считал, что был. Обидчиво сопел и уходил, насупившись. До следующего раза. Тем не менее у них сложился крепкий рабочий тандем.

И вот оно повернулось. Повернулось именно так, как предвидел Аркадий Ильич. Настало время избавиться от «марксизьма-ленинизьма» и прибрать к рукам кое-чего из барахлишка, накопленного за семьдесят с лишним лет. Спасибо партии родной за наш субботний выходной.

В начале 90-х Аркадий Ильич оперативно приватизировал свой завод, а затем начал постепенно скупать те, что не смогли удержать в руках его менее удачливые коллеги по директорскому цеху. Было несколько кровавых разборок, из которых он сумел выйти победителем. Лёнчик остался при нем. Только теперь вполне оценил, что Голощапов так и не дал ему рекомендации в партию.

Но в душе Аркадий Ильич как был, как и остался теневиком. То ли привычка слишком глубоко въелась, то ли натура такая… Да и сам период первоначального накопления с его бесшабашным пиратским духом тому способствовал.

Голощапов был родом из Мариуполя, который в советские времена называли городом Ждановым. Там он и начал делать карьеру на местном металлургическом комбинате имени того самого фанатика-сектанта, пока партия-шмартия, как выражался Лёнчик, не направила его на Урал. Но в 1995 году, когда Герман Ланге еще воевал в Чечне, Аркадий Ильич окончательно перебрался в Москву и отгрохал себе дворец на Рублевском шоссе.

Его не соблазняла публичная жизнь, он никогда не стремился в народные трибуны и не пытался баллотироваться в депутаты. Депутатов он покупал. Пачками. Надо провести законопроект? Пожалуйста. При этом многие из них даже не знали, на кого работают. Для этой цели у Голощапова имелась целая сеть посредников.

В уголовной среде ему присвоили кличку Куркуль. Что к Голощапову попало, того он уже не выпустит. Кто против него пойдет, тому не жить. Но ему не был чужд и своеобразный кодекс чести. Никого не мочил просто так, по беспределу. За верную службу вознаграждал щедро.

Германа привезли к Голощапову в офис, где Аркадий Ильич бывать не любил и бывал редко, предпочитая все дела решать дома, но по такому случаю приехал. Герман увидел перед собой бульдога. Приземистого, коротконогого, с круглыми глазами-плошками навыкате и свирепо выпирающей челюстью.

Голощапов обратился к нему сразу на «ты»:

–  Вот он ты какой… Правда, что ль, разом троих положил?

–  Ну, не разом… – Герман начал как будто оправдываться. – Но они ж сопляки совсем. Там делать-то было нечего, только Федю я не уберег. Кто ж знал, что у него шокер? Лучше б он мне первым под руку попал, а не тот, с пистолетом.

–  Что уж теперь говорить, – философски вздохнул Голощапов. – А родственнички тебя, стало быть, достали?

«Еще убивать начнет», – мелькнуло в голове у Германа.

–  Да нет, ничего страшного, – сказал он вслух. – Мне их даже жалко немного. Говорю же, сопляки. Блатной романтики захотелось… Конечно, родные в панике.

–  И много они тебе посулили? – прищурился Голощапов. – Много наобещали, раз тебе их жалко?

–  Мне их без денег жалко, – бесстрашно ответил Герман, – только напарника моего, Федю, мне еще жальче. Трое детей осталось…

–  За детей я позабочусь. – Голощапов рассуждал в точности как та дама, мать убийцы. – За детей ты не беспокойся. А ты, стало быть, немец, – протянул он задумчиво. – Баранку крутить умеешь?

–  В армии всему научат, – уклончиво ответил Герман.

–  Загулы, запои?

–  Не пью.

Этого Голощапов не ожидал, даже слегка растерялся.

–  Как это «не пью»? Что, вообще не пьешь? Ни грамма?

–  Вообще не пью, – терпеливо подтвердил Герман. – Ни грамма.

–  И давно это с тобой?

–  Всегда такой был.

–  Ни разу в жизни? – допытывался Голощапов. – Даже не попробовал?

–  Попробовал, не понравилось.

–  Ну, ты даешь…

Германа охватила тоска. Сколько раз ему приходилось отвечать на те же дурацкие вопросы! И в Афганистане, и в Чечне, и в московском общежитии… Как это ты не пьешь? Уважить нас не хочешь? Мы к нему, можно сказать, всей душой, а он… не уважает… Герман так глубоко ушел в воспоминания, что не сразу услышал следующий вопрос.

–  Водилой ко мне пойдешь? – спросил Голощапов.

Герман задумался. Такое предложение можно считать гигантским шагом вперед. Наверняка и деньги совсем другие… А с другой стороны, связываться с таким, как Голощапов, опасно: еще втравит в какую-нибудь уголовщину. Но до чего же надоело торчать в этом дурацком ювелирном магазине!

–  Водилой, – с нажимом произнес Герман, – пойду.

Голощапов понял намек.

–  Чистеньким остаться хочешь. Ладно, я на аркане не тяну. Служи верно, я в долгу не останусь. Предашь – пожалеешь.

–  Сроду не предавал, – буркнул Герман.

–  Вот и поглядим. Казав слипый: «Побачимо»…

У Германа началась новая жизнь. Служба была необременительна: Голощапов мало куда ездил. Чаще к нему приезжали. Иногда он просил Германа за кем-нибудь поехать и привезти в огромный, мрачный, чудовищно безвкусный дворец на Рублевке. А потом обратно отвезти. Предложил Герману переселиться к нему в дом: во дворце имелся специальный блок для обслуги.

Герман подумал-подумал… С одной стороны, соблазнительно: за квартиру платить не надо, и ты всегда на месте, под рукой. Но с другой… Вечно торчать на глазах у хозяина? Это ж никакой личной жизни! Объект практически режимный, чтоб кого в гости пригласить, надо пропуск выписывать. Он вежливо отказался.

–  Что? Думаешь, не дам баб водить? – нехорошо засмеялся Голощапов.

Помимо баб, были у Германа и другие соображения. Ему не хотелось даже чисто случайно стать свидетелем какой-нибудь разборки с кровопролитием. Вряд ли Голощапов будет убивать там, где живет, но… черт его знает.

–  Просто не хочу быть приживалом, – ответил Герман.

–  На Лёнчика намекаешь?

В лице Леонида Яковлевича Фраермана, которого Голощапов называл в глаза и при посторонних просто Лёнчиком, Герман с первой встречи нажил врага. Он ничего такого не делал, это получилось само собой.

–  Вы не родственник писателю Фраерману? – спросил он, когда их представили друг другу.

–  Нет, – сухо обронил Лёнчик, и Герман сразу же ощутил враждебность.

Казалось бы: что тут такого? Хороший писатель, автор повести «Дикая собака динго», бестселлера, можно сказать. Но Лёнчика этот вопрос почему-то обидел, и все их дальнейшие отношения стали складываться под знаком той первой обиды.