Нэнси Митфорд - В поисках любви Страница 38

Бюро помещалось в большом сарае посреди двора. Во дворе постоянно толпились беженцы — с горами скарба, оравами детей, с собаками, ослами, козами и прочим приложеньем, — которые только что одолели перевал через горы, спасаясь бегством от фашизма, и надеялись, что англичане помогут им избежать лагерей. В отдельных случаях кого-то могли ссудить деньгами, кому-то достать билеты на поезд, чтобы ехали к родственникам во Франции или Французском Марокко, но в подавляющем большинстве люди часами дожидались приема лишь затем, чтобы услышать, что их дело безнадежно. После чего они с отменной и душераздирающей вежливостью приносили извинения за доставленное беспокойство и удалялись. У испанцев чрезвычайно развито чувство собственного достоинства.

Линду здесь познакомили с Робертом Паркером и Рандольфом Пайном, молодым писателем, который после относительно безбедного и бездельного существования на юге Франции поехал воевать в Испанию и работал теперь в Перпиньяне из чувства определенной ответственности за судьбы тех, кто недавно сражался в одних с ним рядах. Оба как будто обрадовались приезду Линды, встретили ее с неподдельным дружеским радушием, говорили, как им приятно увидеть новое лицо.

— Вы должны поручить мне какую-нибудь работу, — сказала Линда.

— Да, правильно, — сказал Роберт. — Что бы такое для вас придумать? Работы уйма, не беспокойтесь, вопрос лишь в том, чтобы подобрать подходящую. Вы по-испански говорите?

— Нет.

— Ну ничего, навостритесь в два счета.

— Уверена, что нет, — сказала Линда с сомнением.

— А работа в социальной области вам знакома?

— Ой, кажется, от меня не будет проку. Боюсь, совсем незнакома.

— Лаванда подыщет ей дело, — сказал Кристиан, подсев к столу, он уже рылся в картотеке.

— Лаванда?

— Девушка одна, зовут Лаванда Дэйвис.

— Не может быть! Я ее прекрасно знаю, она жила по соседству с нами в деревне. Больше того, была подружкой у меня на свадьбе.

— Точно, — сказал Роберт, — она говорила, что знакома с вами, я забыл. Золотой человек — строго говоря, ведет работу с квакерами в лагерях, но и нам тоже очень помогает. Нет такого, чего бы не знала — и про калории, и про детские пеленки, и про беременных и так далее, — плюс к этому работоспособность, какой я просто не встречал.

— Я вам скажу, что вы можете, — сказал Рандольф Пайн. — Есть дело, которое буквально ждет вас не дождется, — распределить места на пароходе, который отходит на той неделе.

— Вот именно, — подхватил Роберт, — как раз то самое! Пусть берет себе этот стол и приступает, не откладывая.

— Теперь смотрите, — сказал Рандольф. — Я вам покажу. (Какие дивные у вас духи — «Апре л'Онде»? Я так и думал.) Вот план парохода — видите? — самые лучшие каюты, каюты так себе, дрянь каюты и места под нижней палубой. А вот список отбывающих семей. Вся ваша задача — закрепить за каждой семьей свою каюту, — вы решаете, кому какая, и ставите вот здесь, против фамилии, номер каюты — понятно? А здесь, на каюте, — номер семьи по списку, вот так. Совсем просто, но требует времени, а сделать — необходимо, чтобы народ, когда погрузится, точно знал, куда податься со своими вещами.

— Но как же я решу, кому достанутся хорошие места, а кого упрячут под палубу? Каверзная задачка, разве нет?

— Да нет, не очень. Дело в том, что на пароходе — полная демократия республиканского образца, классовых различий не существует. Я отводил бы приличные каюты многодетным, в особенности — с малолетними детьми. А так, все на ваше усмотрение. Можете пальцем ткнуть наугад. Главное, чтобы это было сделано, иначе — взойдут на борт, и поднимется дикая свалка за лучшие места.

Линда стала просматривать список семей. Он был составлен в виде картотеки, по карточке на главу каждого семейства, тут же значилось число иждивенцев и их имена.

— Возраст не указан, — сказал Линда. — Как я узнаю, есть ли маленькие дети?

— Резонно, — сказал Роберт. — Действительно — как?

— Очень просто, — сказал Кристиан. — У испанцев это всегда можно определить. До войны детям давали имена в честь святых или же в честь отдельных эпизодов из интимной жизни Святой Девы — Аннунциата[61], Асунсьон[62], Пурификасьон[63], Консепсьон[64], Консаласьон[65], и тому подобное. Со времени Гражданской войны их стали всех подряд называть Карлосами в память о Чарли Марксе, Федерико в память о Фредди Энгельсе или Эсталинами (широкая популярность, покуда русские не сделали им ручкой в решающий момент) — еще красиво назвать младенца каким-нибудь лозунгом, например, Солидаридад — Обрера[66], Либертад[67] и прочее. Тогда ты знаешь, что дитяти нет трех годков. Легче легкого, на самом деле.

Появилась Лаванда Дэйвис. И впрямь все та же Лаванда, нескладная, невзрачная, здоровая, в английском твидовом костюме для загорода, в грубых башмаках. Голова — в коротких каштановых кудряшках; никакой косметики. Она встретила Линду восторженно — в семействе Дэйвисов стойко бытовал миф о том, что Линда с Лавандой — закадычные подруги. Линда тоже обрадовалась при виде ее — всегда приятно встретить знакомое лицо, когда ты за границей.

— Ну вот, — сказал Рандольф, — теперь все в сборе, и значит, пошли в «Пальмариум» выпить по такому случаю.

Первые недели, покуда не потребовалось обратить внимание на личную жизнь, Линда жила, поддаваясь то очарованию, то ужасу окружающей обстановки. Ей полюбился Перпиньян, старинный маленький город, полный своеобразия, так непохожий на все, что она знала до сих пор; его река с широкими набережными, переплетение его узеньких улиц, огромные лохматые платаны, и окрест — скудная лозородящая земля Россильона, преображенная у нее на глазах взрывом летней зелени. Весна припозднилась, но когда пришла, рука об руку с нею пожаловало лето и почти разом стало припекать, все кругом прогрелось и деревенские жители каждый вечер собирались танцевать на бетонных пятачках под платанами. Англичане, не в силах искоренить святой национальный обычай, запирали на субботу и воскресенье контору и катили в Коллиур, на побережье, купаться, загорать и устраивать пикники на пиренейских склонах.

Но только все это не имело ни малейшего касательства к тому, что служило причиной их пребывания в этой райской обстановке — к лагерям. Линда бывала в лагерях почти ежедневно, и они поражали ее душу отчаяньем. В бюро от нее было немного пользы из-за незнания испанского, в уходе за детьми — из-за невежества по части калорий; ее использовали в качестве шофера — постоянно на колесах, она гоняла в лагеря и обратно на «форде»-автофургоне, то с грузом продовольствия, то перевозя беженцев, то просто с каким-нибудь поручением. Ей часто приходилось часами сидеть и ждать, пока разыщут нужного человека и разберутся с его делом; со всех сторон немедленно стекались мужчины и, взяв ее в плотное кольцо, наперебой говорили о своем на ломаном гортанном французском языке. В лагерях к этому времени навели относительный порядок: рядами выстроились пусть однообразные, но аккуратные бараки, людей регулярно кормили — быть может, не слишком вкусно, но, по крайней мере, не давая умереть с голоду. И все же зрелище многотысячного скопления мужчин, молодых, здоровых, загнанных за колючую проволоку и отлученных от своих женщин, обреченных изо дня в день на томительное безделье, — было для Линды непреходящей мукой. Она начинала склоняться к мысли, что дядя Мэтью прав, и заграница, где такое возможно, действительно несусветная мерзость, а иностранцы, которые чинят такое друг другу, — наверное, и вправду бесы.