Иван Жагель - Состязание в непристойностях Страница 38

Вчера они с Вероникой репетировали дольше обычного. До очередного телевизионного конкурса оставалось всего два дня, а танец квик-степ у них совершенно не шел. Он требовал легкости, можно даже сказать, порхания над паркетом, что являлось непосильной задачей для налитых чугунной тяжестью ног Петра. С таким же успехом можно было танцевать с гантелями в руках. Аркадий Мухамедшин нервничал, витиевато матерился, заставлял их повторять отдельные куски квик-степа снова и снова и, в конце концов, отправил отдыхать, понимая, что большего в этот день он уже от своих подопечных не добьется — только загонит их окончательно.

Подняться с кровати Калачникову удалось лишь благодаря огромному усилию воли. Чистя зубы, принимая душ, Петр думал о том, что с его стороны было большой авантюрой ввязаться в дело, требовавшее ежедневных многочасовых тренировок в течение нескольких месяцев. Такой режим был бы непростым даже для профессиональных спортсменов, а что уж говорить о нем, любителе. Когда-нибудь его уже немолодой организм должен был забастовать, выбросить белый флаг.

После завтрака Калачников залег на диване в гостиной, намереваясь не вставать с него вплоть до того времени, когда надо будет ехать на очередную репетицию. Единственное, что он сделал, — позвонил Волкогоновой, чтобы уточнить, где и во сколько ее подобрать, и Марина его немного обрадовала: оказалось, что ей нужно съездить в библиотеку за книгами для своей диссертации и она уже выходит из дома, ну а потом ей проще будет своим ходом добраться до телецентра.

В том разобранном физическом состоянии, в котором находился в это утро Калачников, даже такое незначительное сокращение обязанностей доставило ему удовольствие. Если не надо было ехать за Волкогоновой, значит, на диване можно было поваляться на час дольше. Но одновременно это означало и дополнительный час самокопаний, обычных для него в последнее время.

Что-то сломалось в его размеренной, счастливой прежде жизни. И дело было даже не в том, что вскоре он мог лишиться привычной — двадцать лет в эфире — и весьма доходной работы на телевидении. Он вдруг засомневался: действительно ли стоит держаться за нее всеми возможными способами?! А если брать шире, то Калачников все чаще стал задумываться о своих непростых взаимоотношениях с шоу-бизнесом.

Ранее он однозначно считал, что шоубиз позволяет ему получать от жизни максимально много. И этот вывод вроде бы даже не требовал доказательств: Калачников никогда не имел проблем с деньгами, менял шлюх почти так же часто, как носовые платки, не сходил со страниц «желтой прессы» и не вылезал со светских вечеринок. Теперь же Петр не мог избавиться от мысли, что шоубиз у него гораздо больше взял, чем дал.

Был в жизни Калачникова один эпизод, о котором он никогда и никому не рассказывал, но который никак не мог забыть. Примерно через год-полтора после того, как Петр снялся в «Водовороте», ему позвонил режиссер этой картины и пригласил поучаствовать в его новом фильме. Сценарий был отличный, предлагаемая роль — выше всяких похвал, но для съемок надо было на полгода уехать в Сибирь, жить в палатке, кормить собой комаров. А Калачников тогда уже вел две телепрограммы, что требовало почти постоянного присутствия в Москве, и после недолгих и не очень мучительных колебаний он отказался.

Но когда фильм вышел и Петр посмотрел картину, в сердце у него засела крупная заноза. Конечно, со временем острота боли притупилась, однако теперь Калачников все чаще вспоминал этот случай и думал, что еще важного он пропустил в мелкотравчатой суете? И главное, каких еще жертв потребует от него шоубиз? Еще одного замечательного фильма? Вряд ли. На съемки его давно уже никто не приглашал, даже на совсем маленькие, второстепенные роли. Тогда, может быть, на алтарь дешевой популярности он должен будет положить здоровье? Так его уже нет. И Петр весь холодел от мысли, что этой жертвой может стать Марина! Она и шоу-бизнес были просто несовместимы, и рано или поздно ему придется выбирать.

…Подъезжая к телецентру, Калачников еще издалека увидел Волкогонову. Она стояла у входа, всматриваясь в подъезжавшие машины. На ней были белый плащ, короткие сапожки, а на плече висела ее огромная коричневая сумка, весившая, кажется, больше ее самой.

В студии Марина, как обычно, устроилась на самом верху пустой зрительской трибуны и, обложившись извлеченными из сумки книгами, справочниками, углубилась в свою диссертацию. Естественно, Петр и Вероника тоже занялись своим делом, и возможно, репетиция так бы и прошла — без эксцессов и сюрпризов, но примерно через полчаса после ее начала к ним неожиданно заглянул Лев Дурманов. Это был первый случай, когда он появлялся во время подготовки танцевальных номеров, обычно этот процесс его совершенно не интересовал.

Продюсер поздоровался со всеми, отдельно помахал Волкогоновой и сказал, что зашел случайно, на звуки музыки, а потом заботливо справился, нет ли каких-либо проблем.

— Проблема только одна — ты нам мешаешь, — то ли в шутку, то ли всерьез заметил Калачников. — Выступать надо уже послезавтра, а танец у нас совершенно сырой.

Дурманов воспринял эти слова вполне дружелюбно, не стал разыгрывать из себя большого начальника.

— Занимайтесь, занимайтесь, — хохотнул он.

Но вместо того чтобы уйти из студии, продюсер поплелся на трибуну и подсел к Волкогоновой. Находился он там минут десять, а то и больше, у них с Мариной завязался какой-то живой разговор, пару раз она даже довольно громко засмеялась, что неприятно поразило Калачникова. Он держался сколько мог, но потом все же остановился прямо посреди танца и язвительно крикнул мило беседовавшей парочке:

— Я, конечно, извиняюсь, но вы не могли бы там потише?! Как-никак у нас репетиция!

Дурманов примирительно поднял руку, и хотя он сразу же встал, но еще какое-то время торчал рядом с Волкогоновой — было такое впечатление, что он в чем-то убеждает Марину, уговаривает ее, а она с ним не соглашается, явственно качая головой. Но так как Калачников тоже демонстративно стоял, не собираясь продолжать танцевальные упражнения, пока в зале будут посторонние, продюсеру все же пришлось уйти.

После репетиции Калачников и Волкогонова спустились в буфет телецентра, чтобы выпить по чашке чаю. Когда они расположились за столиком у стены, Петр все же не выдержал и спросил:

— Чего это Дурманов хотел от тебя?

— Да так, мы просто поболтали… — отмахнулась Марина, только разжигая в Калачникове ревность.

— Мне показалось, тебе было весело.

— А что, мне надо было заплакать?

— Он чего-то от тебя добивался, так?