Сюзанна Форстер - Приходи в полночь Страница 38

— Что это ты делаешь? Отдаешь мне камеру?

— Да, я отдаю тебе эту камеру… но при одном условии. Ты должен пользоваться ею, а не продавать.

— Чего? А как ее использовать?

— Делать фотографии. Ты сделаешь фотографии этого места, а я тебе за них заплачу.

Плечи мальчика затряслись в немом смехе.

— Ты же сказал, что это место — клоака, а теперь хочешь его фотографировать? Снимать наркоманов и трупы? Ты считаешь, я дурак? Может, это ты дурак, а?

Ник положил камеру на пол. Поднялся и посмотрел из окна спальни, глядя на куски битого стекла и ряды уродливых оштукатуренных хибар, слепленных из источенного временем дерева и проволоки, — это была улица Салерно. Здесь воняло фасолью, автомобильными выхлопами и самогоном. Он сохранил родительский дом не из сентиментальности. У дома гнил фундамент. Но Ник не желал ничего ремонтировать. Ему хотелось оставить его таким, ущербным.

Он пообещал себе, что когда нибудь сфотографирует дыру, в которой он вырос, ржавеющие остовы автомобилей, мертвые тела и все остальное. Убожество Сан Рамона стало привычным для Ника. Он его почти не замечал. Но они его увидят. Это он тоже себе пообещал. Однажды он откроет своим богатым покровителям их самодовольные глаза на то, как на самом деле живет другая половина. И как умирает.

— Да, — наконец произнес Ник. — Мне нужны фотографии этого места.

Когда он обернулся, мальчик рассматривал его с неприкрытым любопытством.

— Кажется, я уже тебя видел, — сказал он, разглядывая его. — Кажется, я видел тебя по телику. Ты не тот человек, которого обвиняют в убийстве? О тебе тут говорят. Говорят, что ты прикончил какую то женщину, очень красивую. Тебя тоже приговорят к смерти, да? — Ник кивнул:

— Похоже на то.

— Эй, это же здорово, приятель! Ты станешь героем, прямо как мой брат Хесус. Может, копы и тебя подставили?

Ник втянул пахнущий плесенью воздух комнаты.

— Бери добро и катись отсюда, слышишь?

Мальчик вскочил на ноги, как выскакивает из коробки чертик. Он подхватил с пола камеру и направился к двери, уже явно просчитав путь к отступлению.

Ник нетерпеливо махнул рукой.

— Сделай мне фотографии, — буркнул он. — Или я приду тебя искать, бандит. Можешь оставить отснятую пленку на кухне. Я заплачу за кадры, которые использую. — Он ткнул большим пальцем в сторону разбитого окна спальни. — Ты знаешь, как войти.

Мальчик попытался улыбнуться, но это получилось у него не слишком удачно.

— Я Мануэль Ортега, — сказал он. — Меня все называют Манни, и я происхожу от длинной линии храбрых мужчин со стороны моего отца. Моя семья… мы революционеры… ну, вы знаете, как мексиканцы Панчо Вилла и Эмилиано Сапата.

У Ника сдавило горло. Впервые в голосе мальчика почти зазвучало отчаяние. Нику больше понравилось, когда он защищался. Цеплявшийся за гордость, за все, что хоть как то могло сделать его кем то большим, чем он был — грязным помоечным крысенком из Сан Рамона, — Манни каким то образом унизил себя. Нику хотелось заплакать.

— Убирайся отсюда! — бросил он. Мальчик прижал к груди камеру и убежал.

Немного позже, покончив с приступом презрения к себе, Ник оглядел спальню с гневом и болью в сердце. На гниющем плетеном туалетном столике в потускневшей рамке в форме сердца стояла свадебная фотография Армандо и Фейт Монтера, его родителей. «Что сложилось не так?» — с горечью подумал он.

Воспоминания превратили его улыбку в гримасу. Семья его отца происходила из Веракруса, морского порта на Карибском побережье Мексики. Армандо Монтера был гордым молодым человеком, учителем мексиканской истории и культуры, когда познакомился с красавицей Фейт. Добрая гринга секретарша приехала в «город праздник» в отпуск и влюбилась в недозволенное — в иностранный порт, в красивого пылкого латиноамериканца.

Хотя Фейт говорила только на «туристическом» испанском и была абсолютно несведуща в сердечных делах, они поженились в тот же вечер, как познакомились. Это было безумное, импульсивное решение, огромная страсть. Бог создал их полностью противоположными — темное и светлое, огонь и дождь. Они были архетипами мужского и женского, солнца и луны. И если они полюбили друг друга из за этих различий, то именно эти различия и убили их любовь.

Ник родился в Веракрусе в первый год их семейной жизни. Но Фейт не могла жить в Мексике. Она тосковала по дому, поэтому Армандо оборвал свои корни и привез ее в Лос Анджелес, думая, что это ее спасет. Но это погубило обоих. Работу в школе он найти не смог и был слишком горд, чтобы просить помощи. Со временем они оказались в баррио, в Сан Рамоне, где Фейт за гроши гладила белье, а Армандо перебивался поденной работой.

Армандо начал пить еще до трагической смерти молодой жены, но после этого все вообще изменилось. Ожесточившийся и агрессивный, он набрасывался на всех и вся, а особенно на сына — живой символ его неудачной жизни. Когда то Ник обожал отца, но любовь не может вынести постоянного насилия. Вскоре она сменилась страхом и презрением.

Всего через два года Армандо Монтера умер от цирроза печени, но Ник не пришел на похороны. К тому времени ненависть к отцу у него прошла. Ему было просто все равно. Он выбил из себя неприязнь к нему, когда стал подростком.

На глаза ему попался неровный осколок стекла. Повинуясь импульсу, он подошел, поднял его и принялся рассеянно чертить на цементном полу спальни. И все таки он не спасся. Все его изысканные фотографии и студия в престижном квартале ничего не значили. Когда опадала шелуха, он, подобно Манни, по прежнему был местной помоечной крысой.

Ник Монтера жил в соответствии с предсказанием отца. Если его признают виновным в убийстве, то отправят в газовую камеру. Хесус Ортега уже встретил свою судьбу. Мануэль Ортега встретит свою. Но Ник Монтера в тюрьму не собирался. Он не собирался умирать. Черта с два он позволит этому случиться!

Он упорно рисовал, одержимый желанием точно изобразить свою модель. Он хотел передать лебединый изгиб ее шеи и холодное совершенство красивого рта. Он хотел передать сдержанную красоту, принцессу, искушающую всех мужчин, но не принадлежащую никому. Вырисовывая линию ее уха, мочку, где должно висеть золотое колечко, он почувствовал, словно это ему протыкают ухо.

Доктор Ли Раппапорт, думал он, глядя на свое несовершенное творение. Золотая девушка. Психиатр. Теперь она была женщиной, которой он мог бы устроить пытку наслаждением. Это была женщина, которую он мог ненавидеть… или любить.

Ладонь Ника сжалась вокруг куска стекла, и сильная боль пронзила руку. Он уронил осколок, издал глухой стон. Глядя на струившуюся из руки кровь, он понял, что должен сделать. Если он не может убедить суд в своей невиновности, тогда он должен убедить их в виновности другого человека. И эта женщина, этот красивый недоступный врач, похожая на всех остальных женщин, которые заставляли его истекать кровью, — она поможет ему в этом.