Мария Воронова - Книжная девочка Страница 38

Ведь бывают же мужья, которые скажут в таком случае: да бросай ты вообще на хрен эту каторгу! Сто лет она тебе не сдалась! Будешь еще себе душу травить! Занимайся домом и ни о чем не волнуйся, а если уж не хочешь совсем бросать профессию, оставь себе полставки доцента лекции читать!

Почему ей не достался такой роскошный мужик, как Жене? Чем эта малявка заслужила счастье и все остальное? Тут сознание опять раздвоилось. Верхний слой радовался за племянницу, признавал справедливость такого сказочного брака и желал добра, а в глубине души вдруг заворочалась черная змея зависти…

Прежняя Женя воспринимала большинство окружающих либо как родителей, либо как начальников. Само собой разумелось, что она должна слушаться, быть приятной в общении и производить хорошее впечатление.

И замуж она выходила так же – отдавала себя в распоряжение супруга-руководителя, a priori признав его более умным и опытным. Женя собиралась быть такой, какой ему хотелось бы ее видеть.

Но вечер визита Натальи Павловны послужил началом перелома в отношениях супругов. Как-то неожиданно они с Долгосабуровым оказались равны. Не одинаковы, но одинаково важны, как, например, руки и ноги.

Теперь, вспоминая первые дни брака, Женя думала, какой же она была глупой, сидела, как партизан в засаде, и пыталась быть приятной.

Постепенно выяснилось, что она может возражать мужу, упрямиться и не уступать, и это его вовсе не злит. Но и разозлить его она тоже уже не боялась, просто поводов не было.

Расставание приближалось, ну и что ж? Они вместе, сердца их бьются в унисон, и не так важно, сколько километров их разделяет.

Проезжая недавно мимо сфинксов, Женя вспомнила последнюю встречу с Русланом, но воспоминание не взволновало ее. Эта любовь осталась в прошлом. Даже не в прошлом, а в том населенном призраками мире, где Женя жила раньше. Иллюзия, несбыточная мечта, она теперь хранится в памяти, как засушенный цветок между пожелтевших страниц старой книги. А когда он случайно найдется через много лет, как знать, вспомнится ли тот день, когда он был сорван?

Мила с тяжелым чувством толкнула дверь приемного отделения. Случай с дедом, у которого она не диагностировала язву желудка, сегодня рассматривала КИЛИ.

Строго говоря, ей тоже следовало там быть, но представив, как ее с удовольствием станут стыдить и чехвостить личности типа Побегалова, она трусливо решила не ходить. Деда наверняка передадут на ЛКК[11], там она и получит свою порцию. А два раза зачем мучиться?

Но беда не приходит одна.

В приемном Миле сообщили, что ночью на столе у Спасского погиб годовалый ребенок. Ребенок выпал с четвертого этажа, Спасский взял его уже в агонии. Тяжелейшая черепно-мозговая травма, разрыв селезенки – ребенок был почти мертв еще до начала операции.

Опять это «почти»! Мила знала, что теперь оно надолго лишит Спасского покоя. Мысли о том, что ты минуту промешкал, недодумал, недопонял – самое страшное в работе хирурга. Эти мысли мучительны, но избавляться от них нельзя, если хочешь остаться человеком.

Спасский пережил стресс, психическую травму. Но главный врач не отправит его к психологу и не даст отгула. Все, что готово предложить начальство, – это выговор, лишение премии или дополнительное дежурство.

Так стоит ли удивляться тому, что доктор отгораживается от больного стеной?

Наказания врачей, вплоть до уголовных, сослужили больным плохую службу. Получился обратный эффект, наподобие рикошета. До двадцатых годов прошлого века докторов не привлекали к уголовной ответственности – считалось, что они всегда действуют из лучших побуждений, их деятельность всегда гуманна. Оступившегося врача осуждали коллеги, но главным наказанием для него было остаться наедине со своей совестью.

Не то теперь. Постоянная угроза наказания со стороны начальства привела к тому, что врач работает не за совесть, а за страх. Чем больше наказывает начальство, тем меньше – собственная совесть и тем легче доктор находит оправдание своим ошибкам.

И может наступить момент, когда он начнет видеть в пациенте не страдающего человека, а лишь потенциальный источник собственных неприятностей. И станет думать уже не о том, как вылечить, а как сделать, «чтобы страховая не прикопалась и чтобы премии не лишили».

Мила отправилась на поиски Спасского. Помочь в такой ситуации невозможно, чем тут поможешь? Пусть хоть расскажет, сбросит самое тяжелое, а не потащит домой…

Но в ординаторской сообщили, что, сдав смену, Спасский сразу уехал.

«Позвонить ему?» – сомневалась Мила. А вдруг Спасский решил напиться? Тогда она только помешает.

Ничего не оставалось, как сидеть в ординаторской и ждать решения собственной участи. Мила посмотрела на часы, по ее расчетам, комиссия уже отзаседалась, и Волчеткин должен был вот-вот появиться…

Но вместо него в ординаторскую вошел ее муж.

– Все нормально, – сказал он, – дело закрыто.

– А ты откуда знаешь? – буркнула она.

– Ходил на КИЛИ. Хотел защищать тебя, но это не понадобилось. Списали на позднее обращение. Так что ни ты, ни кто другой не виноват.

Мила вздохнула:

– Еще б кто с моей совести списал!

Муж почесал в затылке.

– Знаешь, когда врач долго работает без проколов, это тоже опасно, ибо порождает ложное ощущение всемогущества. Я далек от клиники, но даже мне ясно, что деда операция бы не спасла. Зато теперь ты будешь начеку и больше уже не прошляпишь хирургического больного. И обязательно спасешь того, кого можно спасти. Обрати угрызения своей совести на пользу людям, и они перестанут тебя терзать.

Это была, конечно, полная чушь. Наивность пополам с цинизмом. Но Миле вдруг полегчало.

Михаил не гигант мысли и не бизнесмен, как Женин муж. Но пошел на КИЛИ защищать ее, а потом утешил. Он сделал все, что мог. И никто не мог сделать больше.

Женя с мужем, сопровождаемые бойкой риелторшей, посмотрели уже несколько квартир, но ничего не выбрали. Все квартиры были отремонтированными, но Женя чувствовала, что в каждой из этих бывших коммуналок раньше жили тяжело, нечисто, и ее тревожила эта прежняя жизнь, осевшая на стенах невидимой копотью, против которой бессилен любой ремонт.

Женина душа противилась и новостройкам. Красивые новые дома всегда казались ей декорацией, в которой люди не живут, а разыгрывают представление, наподобие телевизионной рекламы.

Константин посмеивался над ее фантазиями, но не возражал.

День его отъезда приближался, и близкое расставание обостряло Женины чувства. Вечерами, оставшись наедине с мужем в гостиничном номере, она зажигала ночник, устраивалась на коленях Константина и слушала биение его сердца. А город с его мрачными квартирами становился древним каменным драконом, свернувшимся в клубок вокруг уютного очага.