Хербьерг Вассму - Книга Дины Страница 39

По вечерам он сидел в курительной комнате и курил лучшую пенковую трубку Иакова, словно свою собственную.

Правда, Дининого общества он был лишен. Если не считать того времени, когда обучал ее бухгалтерскому делу. Она оставалась в зале и выходила оттуда, только чтобы отправиться на верховую прогулку или написать свои распоряжения и вопросы. Которые трудно было истолковать неверно.

Никто не назвал бы Дину приветливой. Но поскольку она не говорила, никто не слышал от нее дурного слова.

Матушка Карен сияла от счастья, что Дина так энергично взялась за дело. Но в то же время она впала у Дины в немилость, упрекнув ее за то, что Дина не считается со «своим положением».

Дина разразилась потоком таких страшных гортанных звуков, что, несмотря на тихую погоду, в доме зазвенели окна и зеркала.

Если в Рейнснесе чего и боялись, так прежде всего этих Дининых звуков, которые она изрыгала, свесившись через перила лестницы. У тех, кто их слышал, мороз подирал по коже.

Как говорила Олине, сразу ясно, с кем Дина в родстве.

Но в остальном в Рейнснесе царил мир. Матушка Карен часто дремала под своим ворсистым пледом в гостиной. Она по многу раз перечитывала сухие письма Юхана, которые приходили регулярно. Иногда она читала их Дине вслух. Она позволяла себе быть старой, потому что видела, что все более или менее в порядке.

Но комнаты для гостей уже несколько месяцев пустовали. Скорбь, немота и безумие хозяйки Рейнснеса отпугивали гостей.

Это богатое торговое местечко с постоялым двором как будто погрузилось в дремоту.

Зато поездка на Лофотены оказалась необыкновенно удачной. Благодаря Андерсу. Стало ясно, что заслуги, которые, как правило, приписывали Иакову, объяснялись просто хорошей работой Андерса.

Все говорили только о ребенке, с ним связывалось много надежд.

Сама Дина не могла говорить о нем. И не писала о нем на черной доске.

Служанки, Теа и Аннетте, в свободное время шили детское приданое, а Олине позаботилась, чтобы повитуха всегда была где-нибудь поблизости.

Душным, сулившим грозу днем случилось то, чего так опасалась матушка Карен.

Вороной сбросил Дину.

К счастью, Фома был на поле и все видел. Он мчался к ней так, что у него заломило в груди и во рту появился привкус свинца. Дина лежала у кочки, поросшей кустиками брусники. Руки и ноги у нее были раскинуты в стороны. Она была словно распята на земле. Лицо с широко открытыми глазами было обращено к небу.

Шишка на лбу и царапина на ноге от торчащей сосновой ветки — других повреждений у Дины как будто не было. Фома решил укрыть Дину в летнем хлеве — иного убежища поблизости не было. А Господь Бог в приступе злобы наслал грозу с сильным ливнем.

Вороной испугался первых раскатов грома и сбросил Дину, которая пыталась его усмирить.

Поддерживая, Фома довел Дину до щелястого хлева. Уложил на старое сено. Времени уже не оставалось. Роды начались мгновенно.

Фома однажды помогал своей матери при родах — они жили в стороне от соседних усадеб. Он знал, что ему делать.

Вороной не подпустил его к себе. И Фома пешком побежал в Рейнснес за помощью.

Там сразу стали собирать котлы для воды, дрова и белье. Служанки мыли руки и мгновенно исполняли приказы Олине.

Шапка в руках у Фомы вертелась как колесо, он считал, что перевезти Дину домой уже не удастся.

Олине вперевалку, но очень быстро побежала к летнему хлеву. Фома бежал за ней с тележкой, нагруженной всем необходимым.

Небеса обрушились на них, угрожая смыть все, что лежало на тележке под промасленным брезентом.

Олине, задыхаясь, кричала Всевышнему, что пора остановиться. Вряд ли Он желает, чтобы потоп и роды случились одновременно. Она хотела показать стихии, что взяла командование на себя.

Все свершилось за один час.

Сын Дины был плотный, но очень маленький. Он родился в летнем хлеве в тот миг, когда небеса низвергались на землю, насыщая водой все, что могло расти.

Вороной просунул свою большую голову в ворота хлева и скалил зубы, не в силах побороть тревогу.

Если бы все это не было чудом и если б Иаков не умер в ноябре, Олине сказала бы, что ребенок родился слишком рано.

Но всю вину она возложила на молодую мать, которая в «таком положении» вела себя как девчонка.

Дина не кричала во время родов. Она лежала с широко открытыми глазами и стонала.

Но когда ребенок уже появился на свет и женщины ждали, чтобы отошел послед, раздался страшный крик Дины.

Она била руками и кричала.

Я Дина, я слышу крик, что свил гнездо у меня в голове. От него звенит в ушах. В прачечной в Фагернессете из Ертрюд вырывается пар; когда он весь выйдет, она упадет. Лицо ее без конца разбивается пополам. Мы уплываем вместе. Далеко-далеко…

Дина тяжело затихла на руках у женщин.

Матушка Карен, тоже пришедшая в хлев, громко всхлипывала.

Олине била Дину по щекам с такой силой, что на них остались следы от ее пальцев.

И снова у Дины вырвался крик. Словно он был заперт в ней тысячу лет. Он смешался с тихим плачем ребенка.

Мальчика приложили Дине к груди. Его звали Вениамином. Волосы у него были черные. Глаза старые и темные, как уголь в земле.

Мир затаил дыхание. Внезапно наступила тишина. Освобождение.

И тут неожиданно и властно с окровавленных простыней раздался голос:

— Закройте двери! Там холодно!

Это сказала Дина. Олине вытерла лоб. Матушка Карен набожно сложила руки. Дождь проложил себе путь сквозь дерновую крышу. Осторожный мокрый гость.

Эта новость дошла до Фомы, сидевшего на ящике под деревом. Он был насквозь мокрый, но не замечал этого. Держался на почтительном расстоянии от хлева.

По всему существу Фомы расползлась удивленная улыбка. Она достигла его рук. И они, улыбаясь, сложились так, что дождь наполнил ладони.

— Как ты сказала? — Он даже всхлипнул от счастья, когда услыхал от Олине эту новость.

— «Закройте двери! Там холодно!» — засмеялась Олине, обхватив себя голыми розовыми руками.

Между Олине и Фомой прокатился смех. Олине радостно улыбалась.

— «Закройте двери! Там холодно!» — бормотала она и качала головой.

Дину несли домой на крепком парусе. Нильс, скотник, случайный покупатель, оказавшийся в лавке, и Фома.

Вниз по тропинке, что вела к усадьбе, через двустворчатые двери парадного крыльца, вверх по лестнице, в залу, на кровать с пологом.

Только тогда появилась повитуха, чтобы удостовериться, что все сделано как надо. Она была очень довольна: на серебряном подносе ей дважды подали рюмку, положенную повитухам, сперва в кухне, а потом в зале.

Дина выпила свою рюмку жадно, тогда как все остальные только пригубили вино. Потом она попросила служанок достать из комода мыло. Голос у нее звучал жалобно, как долго не бывшие в употреблении тали.