Альмудена Грандес - Любовь в ритме танго Страница 39

Несколько минут никто ничего не говорил. Намного позже прозвучал комментарий Хосерры, предвидящего возможную травлю бастарда.

— Ты видела, как он приехал? Кто он такой?

— Воображала, — произнес Педро. — Воображала на дурацком мотоцикле.

— И наци, — добавила Нене, — по тому, что он сказал, абсолютно точно, что он наци, точнее некуда, чертов наци, пошли отсюда…

— Все, что здесь произошло, я уже видела во многих фильмах, — изрекла Рейна, — о востоке большей частью. Мне на память пришли диалоги из фильма «Ровно в полдень», единственно, чего не хватает, так это коня…

Я улыбалась сама себе, потому что это были наши общие воспоминания, которые подняли меня над провинциальной ничтожностью окружающих. Мне снова захотелось бежать от них туда, где будет проще и свободнее.

— А мне он понравился. Мне он очень понравился. — Я хорошо осознавала, что все уставились на меня, но упрямо смотрела в глаза Рейне. — Он мне напомнил папу.

— Малена, ради Бога, не будь дурочкой! Прекрати говорить глупости. Давай, окажи нам такую любезность. Он просто выпендривается.

— Поэтому я и говорю… — возразила я, но конец фразы произнесла очень тихо, так что никто, кроме меня, не мог расслышать последние слова.

Часть вторая

Уже почти пятнадцатилетняя, Виолета сидит на кожаном пуфе, обняв коленки, и наблюдает за кузеном Карлосом и сестрицей Бьянкой, которые у большого стола по очереди читают стихи из книжки. Маменьке нравится быть дуэньей при Бьянке. Виолета удивляется, почему маменька считает Бьянку такой уж красавицей. Но вот поди ж ты. Она часто говорит папеньке: «Бьянкита у нас хороша как лилия!» А папенька на это отвечает: «Лучше была бы чиста как лилия!»

Я влюбилась в Фернандо еще до того, как смогла с ним поговорить. Мне нравился Фернандо — он был образованным, учился в университете, хотя демонстрировал при этом нарочитое отсутствие хороших манер. Он мне понравился, потому что закатывал рукава рубашки до плеч, щеголяя накачанными бицепсами, и никогда не носил коротких брюк или бермудов по вечерам. Я любовалась ногами Фернандо, когда видела его в плавках по утрам. Я влюбилась в него, потому что он разъезжал на своей «Бомбе Вальбаум», потому что ему не нужно было учиться скакать на коне, он курил «Пэлл Мэлл», никогда не танцевал, почти всегда был один — он мог часами сидеть в одиночестве, думая о своем. Его лицо в такие моменты напоминало маску — это наводило на мысли об усталости, меланхолии и, возможно, презрении к окружающим. Я любила Фернандо не потому, что он был надменнее и мужественнее любого из наших родственников, которых я знала, а потому что он сильно страдал в этой деревне.

Фернандо был очень гордым, а это всегда опасно. Будучи внуком нашего дедушки Педро, он держал себя со мной так, будто мы не родственники. Теофила, бабушка Фернандо, была любовницей нашего деда, моя же бабушка приходилась ему законной супругой, именно поэтому Фернандо чувствовал себя неловко в моем обществе. От его взглядов я буквально прирастала к полу. Фернандо улыбался, когда я на него смотрела, — и земля уходила у меня из-под ног. Я выбрала этого мужчину, после того как впервые увидела его стройное, крепкое тело, увидела, как он играл во флиппер, чинил машину. Я всегда реагировала на появление Фернандо — начинала дрожать и краснеть. Фернандо, наверное, догадывался о моих чувствах. Знаю, ему нравилось мое смущение.

Если бы у меня выдалась свободная минутка, чтобы подумать о происходящем, полагаю, я бы поняла, что всегда принимаю окончательное решение с оглядкой на свою дурную наследственность. Только привычкой к этому суеверию можно было объяснить опасный выбор, сделанный в пользу Фернандо. Но у меня тогда не было ни секунды свободного времени. Я постоянно прокручивала в голове возможные варианты своего поведения, а когда мне это надоедало, вспоминала лицо Фернандо. Я хотела испытать то приятное смущение, которое овладевало мной каждый раз, когда я о нем думала. Я закрывала глаза — и видела Фернандо, от этого мне становилось радостно, и я смело смотрела на него уже открытыми глазами.

Моя рассеянность была настолько велика, что многие замечали странности в моем поведении. Я постоянно вспоминала о том, насколько хорошим было прошлое, насколько близка я была к нему. Фернандо не нравилась Индейская усадьба. Он никогда не унижался, чтобы понравиться другим. Возможно, он поступал так, потому что был первым Алькантара де Альмансилья, владевшим такими сокровищами, как «Бомба Вальбаум» и джинсами с этикеткой Леви Стросса, — сокровищами, которые ни один Алькантара из Мадрида не мог бы купить. Мой дедушка был тогда еще жив и строго следил за нами, поэтому ни Рейна, ни мои остальные двоюродные братья и сестры не отваживались открыто высказывать свою неприязнь к Фернандо. Они ограничивались тем, что бормотали обидные слова всякий раз, когда встречали его в деревне, что происходило практически ежедневно, потому что «форд-фиеста» постоянно ломался и упрямо противился любому ремонту, так же упрямо мой дядя Педро жалел деньги на основательный ремонт машины. Поэтому в минуты вынужденных стоянок мои кузены и кузины развлекались тем, что на разные лады коверкали его имя.

Мне приходилось принимать на свой счет то же самое, потому что я всегда оставалась на стороне Фернандо. Он был мне очень благодарен, когда об этом узнал, и очень разозлился на наших остроумцев за то, что они присвоили ему прозвище Отто и решили это отпраздновать. Всей компанией «деревенские» сидели за столом и пытались придумать Фернандо более, что ли, оригинальное прозвище. И Порфирио, сидевший рядом с Рейной, улыбнулся и сказал, что ему нравится звать его Фернандо Нибелунг, на что Мигель вставил, что его племяннику очень подходит этот титул.

Мигель и Порфирио не собирались тратить время на налаживание отношений между обеими ветвями рода Алькантара — горожанами из усадьбы и деревенскими. Мое же чувство к Фернандо никогда не стало бы таким сильным, если бы не старые секреты нашей семьи. Мне было не более четырех лет, Порфирио и Мигелю — четырнадцать, когда зародился наш странный и крепкий союз.

Все началось с победы 5:1 в футбольном матче, в котором деревенские парни разгромили горожан. Мигель играл как центральный нападающий команды аристократов. Он отказывался согласиться с поражением, обвиняя победителей, а более всего Порфирио, который занял место центрального защитника. Мигель обвинял Порфирио в подкупе арбитра — это подозрение возникло у него сразу же, как прозвучал свисток в конце матча. Он требовал аннулировать результаты встречи и назначить дату матча-реванша, и в конце концов победители объявили своим менее удачливым противникам, что ждут их на следующий день в заброшенной каменоломне (традиционное в деревне место для выяснений отношений), чтобы разрешить разногласия кулаками и камнями.