Анна Богданова - Нежные годы в рассрочку Страница 39

– Да провожай, мне-то что! Я домой пойду! – недовольно отозвалась Ненашева.

– Ир, пока.

– Ир, он ведь уезжает! Ты бы хоть попрощалась! – заметила Аврора.

– Пока, Лопатин, – выдавила Ирка, думая про себя: «Наконец-то! Скатертью дорожка!» – Успехов тебе, Лопатин! – крикнула она напоследок и, икая, пошла домой. На следующий день Ненашева в школу не явилась – она заболела ангиной.

– Как хорошо, что она ушла! – с облегчением вздохнул Вадик и взял Аврору за руку.

– Мне так жаль, что ты уезжаешь! – воскликнула она, и столько боли, столько печали и тоски было в её голосе.

– Мне тоже. Хорошо, если б ты могла поехать со мной. Вот если бы мы были взрослыми... – мечтательно проговорил Вадик. – Ты бы тогда поехала со мной?

– Хоть на край света! И почему, почему всегда получается всё не так? – Если б на месте Авроры в тот момент была Зинаида Матвеевна или Авдотья Ивановна, то они, несомненно, заголосили б: «Чего хорошего, дак помалу, а плохого дак с лешего!»

– Не знаю. Наверное, всё выходит правильно, только мы об этом не знаем.

– Как же мы с Иркой... То есть, как же я теперь буду жить-то без тебя? – отчаялась Аврора, подбородок её задрожал, и она отвернулась.

– Только не плачь, Гаврик! Слышишь? Не плачь! – Вадик теребил её за руку. – У меня была бабушка. Я очень её любил. Знаешь, она всегда угощала меня шоколадными конфетами и называла касатиком. Что такое – касатик, я до сих пор точно не знаю, знаю только, что это слово обозначает что-то очень хорошее и любимое. И вдруг она умирает. Неожиданно. От сердечного приступа. Я так плакал! Ужасно плакал. Но потом мне пришла в голову мысль – а что, если там, куда она ушла, намного лучше, чем здесь? Ведь никто этого не знает, правда? Может, Земля – это самое плохое место во Вселенной? Это ведь возможно? И я перестал плакать и начал радоваться за неё.

– И что? – удивилась Аврора.

– И ты радуйся. Не плачь, что я уезжаю. Может, в Мурманске намного лучше, чем тут.

– Может, и лучше! Но как я тут без тебя?!

– Гаврик, ты меня любишь? – просто, в лоб спросил Вадик.

– Люблю, если б не любила, не плакала бы! – хлюпая, ответила Аврора.

– А по-моему, когда один человек любит другого, он должен радоваться, что этому другому хорошо.

– Но ты же не знаешь наверняка, будет тебе там хорошо или нет! А мне-то тут без тебя уж точно пло-охо будет! – залилась слезами Гаврилова.

– А ты думай про меня, как я про свою бабушку!

– Как это? – опешила наша героиня.

– А так, будто я умер, попал на тот свет, и мне там намного лучше, чем тут.

– Ну тебя, Вадька! – Аврора засмеялась сквозь слёзы и, посмотрев на Лопатина, не удержалась и нежно погладила его по мягким, русым волосам.

И тут Вадик, подойдя к Авроре вплотную, обхватил её за талию и попросил:

– Обними меня за шею... Чтоб как в кино...

Она взглянула на него с изумлением, но обняла. Вадик зажмурился и звонко поцеловал её в губы. Так наша героиня (как, впрочем, и Лопатин) первый раз в жизни поцеловалась по-настоящему. По крайней мере, ей так казалось.

– Вот, – сказал он, – ну я пошёл...

– Вадька! – закричала она и сама, без всяких просьб, кинулась к Лопатину на шею и точно так же звонко, изо всех сил чмокнула его в губы. – Спасибо тебе за коньки... И вообще за всё. Ты мне пиши! Хорошо?

– Да, конечно. Я буду писать тебе, рассказывать обо всём. А ты отвечай. Ладно?

– Да, да, буду отвечать! – с жаром поклялась Аврора.

– А когда мы вырастем – встретимся и поженимся.

– Правда?

– А ты что, не хочешь?

– Очень хочу, Вадька! Больше всего на свете! Ой! Уже девятый час! Меня мать убьёт!

– Подумаешь, на десять минут задержалась!

– Нет, мне нельзя, никак нельзя задерживаться!

– До свидания, Аврорушка!

– До свидания! – И они простояли ещё минут пять, крепко обнявшись. Они никак не могли оторваться друг от друга – их такие родственные души выражали протест, они говорили разлуке – нет, но разлука, как известно, тётка глухая.

Они расходились в разные стороны не по своей воле, каждый из них начинал новое существование – собственное, полное обязательств. Они вступали в такую желанную и такую непростую взрослую жизнь, не ожидая от неё ничего иного, кроме свободы, радости и счастья – они не знали тогда, наивные, что настоящее, неподдельное счастье было как раз в ту минуту, когда они стояли, обнявшись, когда Вадик завязывал Авроре шнурки на катке, когда подталкивал её в спину с ледяной горки... А впереди, помимо сомнительной свободы, их ждёт много разочарований, горя, печали, которые лишь изредка будут озаряться вспышками так называемого счастья.

Авроре больше никогда не суждено было увидеть Вадика – в тот майский тёплый вечер он навсегда исчез из её судьбы. Она не получила ни одного письма от любимого и, естественно, не зная адреса, не имела возможности написать ему сама. Нет, Вадик не забыл её, более того – он отправлял ей письма чуть ли не каждый день, просто его послания всякий раз подвергались жесточайшей перлюстрации Геней и Зинаидой Матвеевной и, не пройдя строгой цензуры, прямой дорогой летели, разорванные на мелкие кусочки, в помойное ведро.

– А ошибок-то, ошибок-то! – с недовольством шептала Зинаида сыну, жадно читая очередное лопатинское письмо. – Но всё ж красиво пишет. Особливо про Мурманский порт! Ты знал, Гень?.. Ты знал, что Баренцево море зимой не замерзает? Гень, Гень, а ты знал, что в Мурманске не только полярные ночи, но и полярные дни бывают?! – дёргая за рукав сына, допытывалась она.

– Знал, знал, – нехотя отзывался Геня.

– Какой ты умный! Какой умный! Весь в отца! А я вот, Гень, многого ещё не понимаю. Так и помру, наверное, потому как грамотность мала, да и знаний нет! – с сожалением признавалась Зинаида Матвеевна, после чего очень старательно рвала письмо – чтоб никаких следов не осталось.

* * *

Но, как говорится, свято место пусто не бывает. Меньше чем через год, в восьмой «Б» класс, где училась наша героиня, к великому разочарованию Ирины Ненашевой, поступил некий Костик Жаклинский, отца которого (офицера) перевели в Москву по долгу службы.

Он был спокойным мальчиком, учился неважно, перепрыгивая с тройки на двойку, но в коллектив вписался как-то сразу и без проблем.

Как только зашёл он в класс, как только классный руководитель – ботаничка Елена Фёдоровна представила его ребятам – вот, мол, новый мальчик, будет теперь у нас учиться, его папа военный, семья приехала из Саратова, прошу любить и жаловать, Константин оглядел новых однокашников скользящим взглядом и, остановившись на Авроре, замер, застыл. Его сердце сильно стукнуло, будто молотком по рёбрам, и оцепенело на минуту. И в этот момент Жаклинский понял, что он влюбился, влюбился в эту совершенно незнакомую девчонку, с толстыми пшеничными косами, такую особенную, такую прекрасную в этой своей необычности и непохожести на всех остальных. «А глаза-то! Глаза-то какие! В пол-лица и грустные отчего-то!» – подумал Костя и, словно на ватных ногах, прошёл на своё место.