Любовь вслепую - Вероника Мелан Страница 39

Нужно что-то мое… Что-то очень личное.

Наверное, людям поэтому трудно дарить себе радость, потому что они забыли, как это. Слишком рано мы начинаем жить для других, слишком сильно к этому привыкаем. А после, чтобы отыскать «своё», требуются титанические усилия.

Я все так же лежала на постели, снаружи стоял полдень.

И, вероятно, что-то в рисунке штор напомнило мне домик в матрице – теперь, когда было светло, рисунок этот хорошо просматривался. Возникло краткосрочное ощущение, что я снова в неопространстве, что это все – не более, чем игра. Я даже спросила зачем-то, чувствуя себя глупо:

– Ты здесь?

Я искала его, искусственный интеллект. Быть может, в Третьем Районе, как и в других, зацепились его остатки, быть может, разрушено было не все? И люди просто не знали об этом. В конце концов, если ушел ИИ, то осталось ведь само «бытие», куда его вплетали. Оно ведь тоже слышит – в этот погожий день, пусть я и не выходила на улицу, мне отчаянно в это верилось.

– Ты ведь здесь?

Я свыклась с тишиной снаружи и в своей голове.

Конечно, ничто не шевельнется, ни одна волна не пробежит по поверхности. Но почудилось вдруг, что из ниоткуда на меня смотрят любопытные глаза. Глюк, наверное, но он обрадовал, принес гигантское облегчение. Он здесь. ИИ или что-то другое, но оно точно здесь, мы просто перестали это «что-то» слышать, перестали к нему обращаться. И я позволила себе утонуть в «контакте» – казалось, меня снова касается кто-то очень ласковый, внимательный, тот, кому не все равно. Пусть наш новый контакт не такой очевидный, как в матрице, пусть далекий, будто наши пальцы за миллионы световых лет друг от друга, но мы однозначно чувствовали друг друга. Мне впервые стало легче, как если бы вспомнилось, что за тучами все-таки существует солнце.

*****

Утро нового дня. Позавтракав все еще теплой кашей, которую принес Филин, я привычно легла на кровать. Меня перестал пугать один процент на плече. Я живая – вот что важно. Пока ты жив, не нужно пугаться смерти – нужно жить. Практически ушла физическая боль, синяки заживали, тело адаптировалось, и я радовалась тому, что не потеряла зрение или еще какую-нибудь часть жизненно важных функций. Собственно, Лейка моя упала не на тридцать процентов, нужных для фатальных последствий, а всего на двенадцать.

– Ты здесь? – привычно спрашивала я. Иногда вслух, иногда мысленно. И всякий раз чувствовала отклик, удивляясь тому, почему не делала так раньше. Меня кто-то слышал, слышал однозначно – это делал мир, в котором я жила. И ему было не все равно. Он смотрел на меня ласково, с ожиданием – мол, когда ты уже определишься?

Я впервые улыбнулась.

– Я определилась, – прошептала потолку. – Вот мой запрос…

Когда не знаешь, в чем заключается счастье, просто представляй себя счастливым – вот что я поняла. Это и стала делать. Смотреть в воображении на себя же, лучащуюся довольством. Свое довольное лицо, искрящиеся смехом глаза, льющуюся из души радость. Я видела себя легкую, довольную, вернувшую в жизни все, что было необходимо: любовь и новые смыслы. Я видела ту себя, у которой все это получилось.

– Понимаешь, чего я хочу? Это возможно?

Мне казалось, кто-то невидимый гладит меня по голове, и возникло ощущение, что мы справимся, мы всю эту тьму переживем.

Проснулась я с впервые изменившимся процентом Лейки. Цифра один изменилась на два.

*****

Орин принес радиоприемник и оставил его на крыльце вместе с едой.

Не знаю, как он догадался, но музыка стала моей отдушиной. Теперь можно было не думать – можно было слушать, течь вместе с мелодией, плыть, держась за ноты, отдыхать душой. Стало легче ходить, легче жевать, еда стала казаться вкусней, хотя Фил, я знала, старался.

Еще сутки. И процент на плече стал три.

Просыпалась и засыпала я, приветствуя невидимого собеседника, который не умел отвечать словами, но отзывался нежными касаниями. Его – этого моего нового друга – у меня никто никогда не отберет, с ним почти пропало ощущение одиночества. Не полностью, конечно: рытвины от «гусениц» на душе заживали медленно. Пройдет еще много времени, пока они порастут травой. Но уже есть музыка. И три процента. Еще чуть-чуть, еще чуть-чуть, Мэй…

*****

Он зачем-то принес мне немного денег. Филин. Подумал, может быть, что однажды мне захочется куда-нибудь выйти, купить что-нибудь для души. Глядя на купюры, я вздыхала с признательностью: друг – он и есть друг. До этого момента покупать мне ничего не хотелось: спасибо, что была еда, сменная одежда, удобная обувь, наличие душа и туалета не за углом, – но сегодня впервые подумалось о книге.

Я несколько раз выглядывала из-за занавесок.

На той стороне улицы стоял старый книжный. Там не было новых изданий, все потрепанное и «бывшее в употреблении», но томик стихов или хороших приключений мне бы не помешал. Может, даже любовный роман, если сумею не провалиться в грусть. Пусть я не думала все это время об Эрдигане, из моей крови он все еще не ушел. Просто было не время вытравливать его оттуда, пока не хватало сил, и потому насчет любовного романа придется подумать. Монет, однако, хватало, и теплилась мысль о том, что хорошая книга поможет мне выйти на цифру четыре. От четырех недалеко до пяти, от пяти до десяти, а там… А там и полноценная жизнь вернется. Это далекие планы, потребуется время – я смотрела на вещи реалистично, – раны, подобные моей, могут затягиваться годами.

И все же обулась, впервые толкнула дверь на улицу, взяла висящий на гвоздике ключ.

Здравствуй, мир. Я хотя бы поднялась с постели.

Улица была тихая, не особенно проездная, но я все равно отвыкла от звуков. От ощущения ветра на лице, от запахов, от долгого нахождения в вертикальном положении.

«Только туда и обратно, – подбадривала я себя. – Это близко».

Оказывается, я забыла, сколько на наших грязных дорогах отпечатывается подошв. Что за ночь ветер заметает ступени крылец песком, что каждое утро владельцам таких хибар, как та, которую я сейчас занимала, приходится орудовать веником. В кадках стояли лишь чахлые стебли, растениям катастрофически не хватало света. И все же здесь я была дома. Это был грязный и неприглядный дом, но он был моим, и я никогда не променяла бы его на Кирстаун. Впервые чувствуя себя живым человеком со времен возвращения из Первого Района, я шла куда-то сама. Без носилок. Значит, все-таки ожила. И впервые позволила себе дозированно думать: «Да, меня использовали и предали, но жизнь продолжается. В ней еще может быть что-то хорошее, я отыщу это. Постепенно, шаг за шагом».

Хорошо, что здесь мало машин и людей, хорошо, что час дневной и магазин открыт. Комковатое небо было подсвечено далеким солнцем. Над головой не купол, но тяжелое одеяло – есть то, что есть. Рано думать о чем-то глобальном. Находясь у критичной черты, я научилась думать о малом, цепляться за простое, держаться того, что не ранит. Собиралась делать это и теперь.

Собиралась… Пока не увидела его фигуру.

Эггерт.

Я узнала бы ее из тысячи других фигур, из сотен тысяч. А ведь я не прошла и пары десятков метров. Нужно повернуть обратно, пусть он пройдет мимо, пусть я буду думать, что мне почудилось.

Развернуться я не успела.

– Кристина.

Этот голос мне снился. И сны я отгоняла прочь, чтобы выжить. Этот голос теперь одним словом сообщил мне, что нам придется поговорить. Рано, еще очень рано. Я знала, что однажды встречусь со своим страхом лицом к лицу, не думала только, что это случится так скоро. Не тогда, когда на моей руке все еще жалкие три процента.

Только отступать было поздно.