Однажды Ты будешь Моя - Альбина Кисова Страница 39

— Да, Нина, сразу чувствуется воспитание военное у вас.

Врач окинул меня внимательным взглядом, и была в нем скрытая сила, которую я привыкла видеть в окружающих меня мужчинах: Владе, отце и дяде Игоре. Но у них эта сила была подавляющая, напористая, в отличие от этого мужчины, чья сила воспринималась оберегающей и несла успокоение. Однако, это не означало, что врач уступал им в силе воли или решительности.

— Меня очень просили пойти навстречу и принять вас. — доктор улыбнулся, отчего небольшие лучики морщинок возникли вокруг его глаз, добавляя его облику теплоту и доброжелательность.

А дальше я, ловя каждое слово, узнала, что состояние Влада улучшилось настолько, что его досрочно перевели в отдельную палату. Однако он всё ещё подключен к приборам и не сможет вставать несколько дней. Относительно сроков, когда его выпишут, точнее будет понятно в ближайшие дни.

Несмотря на мои аккуратные вопросы, Геннадий Михайлович, который оказался хирургом, оперировавшим Влада, так и не сказал мне чётко что за ранение получил Влад. Только упомянул, что ранение брюшной полости, и всё. Заметив на моем лице непонимание и подозрение, он сослался на отсутствие указаний от командования.

Что же там за секретность такая великая и зачем это вообще скрывать?

Но я была не в том положении, чтобы что-то требовать. Меня и так пустили в виде исключения и как оказалось за это я должна быть благодарна даже не отцу, а его бессменному помощнику и секретарю Анне Ивановне, которая оказалась подругой детства завотделением. Вот как тесен мир!

Пообещала себе, что не забуду её помощь и непременно придумаю как отблагодарить эту замечательную женщину.

И со страхом получить отказ, я задала самый волнующий меня вопрос:

— Геннадий Михайлович, могу ли я попросить вас разрешить мне… — несмотря на мои попытки сохранить спокойствие, ком в горле будто выпустил острые шипы, которые вызвали боль и спазм и, мой голос сорвался.

— Нина, вы понимаете, что Влад в настоящий момент находится без сознания.

Я была благодарна мужчине за то, что он ответил, не дожидаясь пока я смогу вернуть себе самообладание. Потому что я бы не смогла. Возможно, хирург с огромным опытом за плечами, не раз видевший перед собой женщин в похожей ситуации, понял, что я нахожусь на грани того, чтобы разрыдаться прямо у него в кабинете.

Всё, что я смогла — это кивнуть.

— И вы не сможете с ним поговорить, узнать о его самочувствии. Также возможно, что его вид и состояние в данный момент могут вас испугать.

Его глаза, полные сочувствия и понимания, словно говорили мне: «Вы не одна». Этот момент тихого взаимопонимания придал мне сил, чтобы сдержать навернувшиеся слёзы и глубоко вздохнуть, пытаясь найти в себе силы, чтобы услышать ответ, даже если это будет отказ.

— Я понимаю, — тихо сказала я. — Я не видела его десять месяцев, двадцать три дня и девять часов… Прошу Вас.

Геннадий Михайлович внимательно посмотрел мне в глаза и теперь его взгляд стал таким же твердым как скальпель, которым он не дрогнувшей рукой проводит операции.

— Хорошо, я провожу вас до палаты.

Столько месяцев ожидания, которое временами казалось мне бесконечным, и вот, наконец, я получила крупицы новостей о своём любимом. Каждая буква в диагнозе «стабильно тяжёлое», звучало для меня как гром среди ясного неба, в то же время несло с собой искру надежды.

Шаги звучали удивительно громко в этой тишине, словно эхо моего волнения. Каждый шаг приближал меня к палате, где находился Влад.

Сердце колотилось бешено, когда мы с врачом остановились у закрытых дверей палаты. Перед тем как открыть дверь Геннадий Михайлович бросил на меня короткий взгляд словно оценивал, насколько стабильно моё эмоциональное состояние. Даже не сомневаюсь, что, если бы я не смогла удержать лицо и выдала как дрожит у меня всё внутри от волнения, тревоги, радости, надежды и ещё сотни разных эмоций, он не позволил бы мне войти в палату.

Убедившись, что я владею собой, врач открыл дверь. С глубоким вздохом я вошла следом за ним.

Воздух в палате был насыщен запахами антисептиков и лекарств. Около больничной койки стояли две женщины в медицинской одежде, заслоняя собой лежащего на ней пациента. Одна из них держала в руках планшет и записывала показания, которые снимала с прибора. А вторая, наверное, медсестра меняла флакон у капельницы.

— Геннадий Михайлович… — начала первая дама, но потом её взгляд зацепился за меня, и она с удивлением сказала: — …но посетителям пока нельзя…

— Под мою ответственность. — спокойно ответил завотделением.

А я снова мысленно поблагодарила Анну Ивановну и папу.

Женщины удивленно переглянулись, первая положила планшет с записями в кармашек на торце койки, медсестра выбросила использованные материалы, и они молча направились к выходу, напоследок бросив на меня любопытные взгляды.

Но я этого даже не заметила, потому что стоило им отойти, я увидела Влада. И смотрела только на него.

Первое, что притянуло мой взгляд — это любимое лицо, бледное, но спокойное, словно Влад просто спал. Аппарат жизнеобеспечения издавал ритмичные звуки, а монитор сердечного ритма равномерно мигал, отмеряя каждый удар его сердца. Капельница медленно подавала в кровь необходимые для восстановления вещества.

Я медленно приблизилась к больничной койке и осторожно провела по сильной, загорелой до темноты руке, свободной от капельницы. Мои глаза наполнились слезами, от того насколько беспомощным сейчас выглядел этот сильный и решительный мужчина. Я помнила его смех, его крепкие объятия и теперь, видя его в этом состоянии, моё сердце разрывалось от боли.

— Я оставлю вас, но ненадолго.

Я подняла глаза на врача и кивнула, безропотно соглашаясь со всем, лишь бы меня не прогоняли.

— Пятнадцать минут, Нина. — сказал врач по пути к двери.

Дверь плотно прикрыли.

— Влад, я люблю тебя, я так ждала тебя, — с всхлипом вырвалось у меня из груди.

Я подошла к изголовью, наклонилась и тихонечко поцеловала его губы. Сухие, потрескавшиеся, но невыразимо дорогие мне. В этом легком прикосновении сконцентрировалась вся моя любовь и надежда на его скорейшее выздоровление. Едва касаясь, я покрыла поцелуями всё его лицо, погладила жесткие волосы, отводя со лба отросшую за время командировки прядь.

«Я могла его потерять, едва успев обрести». — страшная мысль, которую я постоянно гнала от себя, проникла в моё сознание.

— Поправляйся, любовь моя. Главное, что ты жив. — голос дрожал от шквала эмоций, который бушевал во мне.

Я говорила и говорила. Нежности, признания, обещания, даже угрозы.