Натали Якобсон - Кровавый рассвет Страница 4

Николетт провела по своей ладони острием кинжала. Громадный часовой механизм у входа в зал, как будто уже ждал ее крови. Она ощущала тихий настойчивый шепот, исходящий от необычного циферблата. Странные символы и деления были ей смутно знакомы. Она припоминала, что они означают. Время больше ждать не могло. Оно неистовствовало внутри этой рельефной громадины. Ее кровь должна была привести часы в ход. Николетт намеренно медленно поднесла руку к сложному механизму без стенок и стекла, который больше напоминал сцепления затейливых виньеток, чем сами часы. Ее пленял шепот, доносившийся от шестеренок и витиеватых стрелок. Так зовут русалки со дна морского, чтобы утопить, и их голоса едва прорываются сквозь толщу воды. До Николетт едва доходил смысл шепота времени. Пора утопить весь мир. Пора отдать весь мир во власть тех, кто пал сюда задолго до появления людей. Это будет справедливо. Ее жуткая армия сделает этот мир таким же прекрасным и бесчувственным, как эти часы из червленого золота. Золотым в них оказалось все, даже шестеренки, тут же задвигавшиеся от первых капель ее крови. Механизм получил необходимую смазку, часы пришли в ход. Тем не менее Николетт плотнее сжала руку в кулак, выдавливая побольше крови. Часы жадно поглощали каждую каплю. Казалось, это живые существа, а не детали механизма, раскрывают рты, алчно требуя еще.

Кровь есть жизнь. Так сказано в библии. Только библия появилась на свет после нее. Николетт должна была думать об этом с чувством собственного достоинства, но не ощущала ничего.

Часы все больше напоминали громадное живое существо с лицом, подобным солнечному диску в вензелях цифр и букв, но от них разило тьмой, несмотря на яркий блеск золота, из которого они сделаны. И сделали их, конечно же, неземные руки. Им самим не было видно ни начала, ни конца, стрелки и циферблат уходили глубоко под пол внизу, украшения сверху пробивали потолок, как сорняки растение. Возле них можно было остаться навечно, так они манили. Но время их подходило к концу. Больше не будет ожидания.

Николеет равнодушно прошла мимо усыпляющего очарования золотого механизма. Порез на ее руке тут же затянулся. Жуткое собрание внизу, в зале, даже не успело уловить запаха ее крови. Зато их сверхъестественная кровь только что пролилась. Каждый должен был пораниться и капнуть в чашу, которая ходила по рядам. Для этого нужно было нанести по-настоящему глубокую рану, так как все раны этих существ слишком быстро заживали. Чтобы выдавить из них кровь, требовались усилия. Хорошо, что добывая ее, они не сожрали друг друга.

Сегодня им пришлось переступить через себя, потому что таков был старинный обряд – преподнести возродившемуся господину часть своей крови, как залог верности. Дьявол стоял рядом, но выпить кровь должна была Николетт. После этого она сможет контролировать каждого из них. Они будут связаны с ней кровью теснее, чем цепями.

Человеческая жертва тоже была принесена, чтобы усилить эффект. Красивый зарезанный юноша остался лежать на полу. После проведения обряда на теле устроят пир, его будут рвать тысячи когтей. Почему-то жертву всегда выбирали с типичной наружностью: длинные светлые волосы, чистое лицо, лазурные глаза. Бледная тень Денницы. Таким он был бы, если бы был человеком. И эти твари ревниво охраняли его право на первенство, или им было приятно раздирать на части того, кто похож на виновника всех их бедствий. Кто их знает? Николетт было на все их чувства глубоко наплевать. Собственные страдания приучили ее к хладнокровию.

Она окинула зал холодным взглядом. Вся гомонящая рать нечисти в миг затихла. Здесь было полно всяких тварей: крылатых, рогатых, с копытами или хвостами, с гребнями драконов на головах или множеством когтистых конечностей. Многообразие жути пугало еще больше, чем каждое такое существо могло напугать в отдельности. А когда-то все они были прекрасны…

Николетт не чувствовала своей вины за то, что с ними всеми случилось. Они получили силу. Нужно было думать о силе, а не о красоте. Могущество достаточная компенсация. Вот только черный монстр за ее спиной так не думал. Тень огромных крыльев ложилась на ее лицо. Николетт вышла на свет. Его здесь было немного. Свечи в напольных канделябрах из червленого золота делали это место похожим на храм. Так оно и было. Здесь был храм зла. И божество в нем тоже должно было быть злым, но оно была равнодушным.

Когтистые руки твари, преклонившей колени перед ступенями небольшого возвышения, протянули ей золотую чашу, свитую в форме просыпающихся драконов. Николетт взяла и отхлебнула. Вкус крови, настоянной в золоте, почти пришелся ей по душе. Почти, но не совсем. Чего-то не хватало.

Может, и ее главному спутнику стоило привнести в бокал свою кровь. Николетт почти не ощущала его присутствие за своей спиной, а вот толпы уродливых тварей чего-то от нее ждали.

Нужно что-то сказать. Им всем. Но она не оратор. Николетт знала, что словами их не пронять. Поэтому она свела речь до минимума.

– Вы меня ждали, и вот я здесь.

Мгновение тишины, и торжествующий гомон стал ей ответом. Они все еще могли чему-то радоваться. Или хотя бы делали вид. Лицо Николетт оставалось каменным, а твари бесновались внизу, под возвышением. Чем-то это напоминало шабаш. В конце концов, все они пришли поклониться дьяволу. Но это было нечто другое. Не те шабаши, которые она привыкла наблюдать в лесах и пустошах возле своего заброшенного имения. Это был почти что религиозный обряд. Темная религия начинала здесь свои обороты, как круговерть золотых часов. Только перевернутого распятия больше не было, вместо него присутствовала живая фигура дьявола у нее за спиной. И в сени его крыльев можно было чувствовать себя его законной частью.

Только вдруг она ощутила нечто другое. Чужеродное присутствие здесь. Глаза Николетт блеснули, как льдинки, и заметались по толпе. Она чувствовала присутствие врага.

Он прятался за колонной, тщедушный человек, который думал, что ему удалось провести целую толпу адских тварей. Про себя он твердил свои странные молитвы, чтобы затмить зрение бессмертных, но она-то его видела. Другие были слишком увлечены ею, чтобы заметить.

– Слуга бога! – ее указующая рука тут же привлекла к себе сотни адских взглядов. Голос чистым звуком отдался под сводами залы. Слова означали смертный приговор, и человек, прятавшийся за колонной, понял это. Он попытался бежать, но кто может убежать от адской армии, ринувшейся за ним. Теперь у них точно будет пир. Крики, чавканье, хруст костей и кровь, от которой Николетт уже не потребует своей доли. Ей должно было бы приятно просто смотреть, как незнакомца в рясе раздирают ее слуги, словно ягненка в мясной лавке.

Голова монстра, стоявшего сзади, склонилась к ее лицу. Огромные крылья шелохнулись, подобно тени. Это хороший знак, без слов сообщал он, враг сам пришел, чтобы сложить свои кости на твоем приветствии. Почти верный знак победы.

Возможно и так. Николетт равнодушно допила остатки крови и бросила чашу на пол. Пир так пир!

Пророческие сны

Фердинанд метался на узкой койке в своей келье. Шелковистые русые пряди разметались по жесткой подушке. Роскошь на нищенском полотне. Внешность юноши осталась его единственным достоянием. Человеческая красота горит подобно свече в бедной серой обстановке. Ну и еще аромат роз за красивым переплетом стрельчатого окна также напоминал о том блестящим мире, в котором Фердинанд жил когда-то. Все осталось в прошлом. Кроме запоминающегося лица, которое многие могли узнать. Посмеялись бы над ним прежние знакомые или содрогнулись бы от увиденного? Блистательный юный аристократ с отличным состоянием и родословной принес себя в жертву ради веры. Ну, разве не больно и не смешно? Кто бы еще сделал так? Многие сочли бы Фердинанда глупым, а не избранным. Или и вовсе безумным. Но разве святые, отрекавшиеся от всего и шедшие на муки по собственной воле, не были для мира безумцами?

Вопреки убеждением мира, в котором родился, Фердинанд готов был принять сан не ради продвижения по социальной лестнице, как это случалось для многих кардиналов и епископов. В противовес им он не был младшим или вторым сыном знатного семейства. Он был первым и единственным ребенком. Были бы живы его родители, и они сошли бы с ума от безрассудства сына и наследника. Но они умерли… Фердинанд воспринял их смерть, как знамение. Он считал себя созданным для того, чтобы принести себя в жертву служению богу. А бог воплощался для него в том мраморном ангеле у алтаря.

И сегодня после принятия рокового решения этот ангел оказался, как будто совсем близко. Казалось, стоит всего лишь протянуть ладони, и он коснется чего-то живого и священного, а не мрамора.

Говорят, что зло тоже может быть священным. Фердинанд даже не помнил, кто из святых отцов это ему сказал и с какой целью. Возможно, это была всего лишь метафора. Глубокомысленные и жестокие слова сильно запали в душу. Фердинанд практически видел их выжженными огнем на голой стенке своей кельи. Обстановка вокруг казалась такой убогой, но его сны неизменно оставались божественными. Иногда они были даже прекраснее, чем мечты. Ведь мечтать он себе практически не позволял. Он старался ни чем не отвлекать свои мысли от молитвы.