А. Гасанов - Yellow box. Сборник рассказов № 20 Страница 4

Особую страсть Андрюха имел конечно же к критике современной эстрады. Мы прислушивались к очередному его монологу и уже через минуту прыскали смехом, отложив работу. Мешанина Андрюхиных разглагольствований была обильно приправлена вокальными импровизациями, причём исполнял их Андрюха мастерски. Начинал он внезапно и будто издалека, напевая и умышленно уродуя услышанное по радио:

– Встретил теб-бя я.. Была ты так-кая вся!.. ми-илая…, – по-тихоньку блеял он неожиданно, издевательски завывая и похабно покачивая куцым задом, – Милая-милая, милая сердцу кр-расивая… Ёханый бабай…

Любую, казалось бы, безобидную песню, этот змей преподносил так, что невольно начнёшь сомневаться в её безобидности. Удивительно было так же то, что, раскаляясь, Андрюха уходил в раж и к концу своего ядовитого монолога сам откровенно расстраивался и сатанел, громко покрывая автора и исполнителя таким сложным восьмиэтажным матом, что мы невольно замолкали, что бы ни чего не упустить и дослушать до конца.

– Жы-ыл был худо-ожник одын!

(вдруг затягивает он басом с сильным грузинским акцентом)

Домик имел и холсты…

Но!.. (длинная пауза и указательный палец вверх)

Он актрису любил,

Ту, что любила цветы.

(горький длинный вдох, и далее на пол-тона ниже)

Он тогда прО-Одал свой дом!

Про-Одал картины и кров.

И-и-и на все деньги купи-ил…

Це-елое… стадо коров, бляха муха!…

Андрюха презрительно сплёвывает и огорчённо качает головой, не обращая ни малейшего внимания на наше ржание:

– Поэт-т-твою нехай!..

А как доставалось песням-однодневкам рассказывать я не буду. Андрюха умудрялся импровизировать на ходу, меняя или переставляя слова, либо часть текста, либо весь текст. Грозным коршуном, бывало подскакивал он к задрипанному магнитофону в столярке, заслышав очередную «зьвизьду» (его словечко), склонялся к пыльному помятому динамику, слушал несколько слов, мстительно убеждался, и выдавал такую рецензию, что даже мои, видавшие виды, уши пристыженно краснели, пытаясь спрятаться друг за друга. Репертуар песен был очень скуден и, например, трогательную песенку про «ещё совсем малюсенькие ножки…» с лёгкой Андрюхиной подачи бригада пела уже машинально: «… глаза – похожи на пОпу!».. Причём ни у кого не получалось скривить рожу так мерзко, как это единственный раз сделал Андрюха.

Но случалось, конечно, что он вдруг замирал, дослушивая песню да конца, не проронив ни слова. Не помню, чтобы у него были претензии к Кобзону, Гвердцетели или Антонову, например. Большим и шумным событием, помню, была трансляция нового хита Серёжки Зверева «Алла». Извините, но я пропущу абсолютно все варианты этих мерзостей и похабщины. Скажу только, что самым высоким рейтингом у нас пользовался наиболее популярный его вариант «Что ты делаешь с калом?..» Гадость, одним словом, что и вспоминать не нужно…

Уже будучи в госпитале, в забытьи туберкулёзной горячки Андрюха трясся по-собачьи и бормотал куда-то торопливо вверх про город Виноград. На вопросы он уже вовсе не отвечал, а говорил быстро и удивительно складно, то переходя на шёпот, то выкрикивая надрывно в ночью про выдуманный им город. Смутно помню лишь короткий обрывок его бреда:

…Объявляю планет парад,

Я негромко включу дождь.

Уезжаю в родной Виноград…

Моя сладкая

Ложь.

Если дождь, то к дождю град.

Если дом, значит настежь окно.

Если снег, значит снегопад…

И вино…

****

Мужики

… – Это что!.. Вот у нас тоже хохма была!, – дождавшись, когда хохот в теплушке более-менее стихнет, огромный Самат чинно кивает, приглашая послушать, а Андрюха тут же пытается его перебить со своей очередной байкой, но Самат уже начал, – … Служил у нас, короче, сержант один. Муратик. Нормальный чувак. Киргиз. Хороший пацан. Зёма мой, из под Маката откуда-то. И вот заступил Муратик на дальний пост, старшим наряда. А вагончик их чёрти-где, за сопками. На сутки уходят, и сидят там втроём, вагончик охраняют. «Тропосфера». И вот, короче, назначили тот раз к нам начальника штаба одного. Новенький офицер, молодой.

Тридцать лет пацану, а уже майор! Из Алматы прибыл. Понтуется, фурор наводит. Чуть что – в крик. И заступил этот майор дежурным по штабу. Ночью по всем постам каждые два часа названивает, пистон вставляет по телефону, чтобы не спали. Вредный чувачок!.. И вот, звонит он к Муратику на пост, короче, проверяет. А у Муратика в вагончике холод собачий! На улице – минус сорок, в вагончике минус тридцать. Сидят втроём в тулупах, следят друг за другом, чтобы кто не уснул. А-то ей-богу замёрзнешь, копыта откинешь. А этот звонит среди ночи: «Как обстановка?». Муратик ему спросонья: «Всё нормально у нас. Мол, «без происшествий». А тот давай его по уставу гонять: «Как фамилия?, – кричит, – Вы с кем разговариваете!, – орёт, – Вы в армии находитесь или где!?» Муратик ему по-доброму: «А вы, извините, кто?» А майор давай на визги переходить! Привык там в Алмате орать на солдат. Кричит: «Я начальник штаба части, майор Каракулаков*! Вы что себе позволяете, мол? Представьтесь по форме!» Ну, Муратик ему опять же, по-доброму: «А я сержант Аккулаков*. Старший наряда этого долбанного вагончика…»

Взрыв хохота заставляет Самата прищуриться:

– Такая вот хрень. Этот Аккулаков, а тот Каракулаков… Нашли друг друга, ё-моё…

– И чё?.. Ха-ха-ха!.., – Петрович утирает слёзы, смеясь до красноты, – Чё было-то?…

– Да чё было?… Ни чё не было… Майор этот шумел страшно, говорят. Командиру части названивал, жаловался, требовал под трибунал Муратика отдать. Думал – издевается над ним салабон…

Мужики ржут с удовольствием.

… – Командир у нас был нормальный мужик. По телефону ему объясняет, мол, чё ты орёшь? Ты Каракулаков, а он Аккулаков… Чё тут такого?.. А майор упёртый… Долго не верил… Обижался…

…У нас законный «обед», и нам греться в теплушке ещё полчаса.

… – А у нас тоже…, – Валера-крановщик досмеялся, сигарету прикуривает вкусно, – Молдованин служил один. Фамилия смешная – Чобля. (мужики тут же ржут заранее). Подожди!.. Хороший парняга. К концу службы до старшины дослужился. И всю дорогу у него с фамилией проблема!.. Он в узле связи был. Кто не позвонит на их пост – недоразумение. Представь – звонит какой-нибудь полкан* из управления, а ему в трубку: «Чобля!» Тут у их серьёзная контора – Московский военный округ, генералитет всю дорогу названивает, а тут каждому второму надо объяснять – мол, это не пьяный салага хулиганит, это старшина Чобля трубку поднял…

Мы смеёмся, и каждый невольно примеряет фамилию, словно пробуя на вкус:

– Чобля!… Надо же… Ё-моё… Чобля… Бывает же… Ха-ха-ха…

… – Много историй… Мно-ого… У нас вот тоже…, – Петрович закашлялся надолго, подавившись своей «Примой», шумно прочистил горло и высморкался, – Тфу, блин… Ну так вот, – продолжает он осипшим голосом. Петрович у нас самый старший. Дед уже. Мужик взрослый, – Работал я в одной конторе… Угу…, – дым выпускает через ржавые от никотина усы, и опять кашляет, – Ды шшто тты… И вот короче наше СМУ* закинули в самую степь как-то. Нефтеперерабатывающий завод под Актау мы строили. Только котлован вырыли, блоки завезли, «стаканы» ставим. Тоже вот так вот – забор под небом и пять вагончиков… В одном вагончике – управа, в другом – столовая… А бухгалтером у нас была одна… Наташка Ивановна… Девка смирная и скромная, а муж всё её гонял, говорят, по-чёрному. Ни про что гонял. Ревнючий, говорили, как зараза… Она и повода никогда не даёт, а всё с синяками ходит… И вот я как-то к ним в вагончик за нарядом захожу, смарю, а там – никого. Начальник всех баб к себе на планёрку созвал. А я смарю – телефон на столе у Наташки разрывается. Поднимаю – мужик мне строго: «Алё!», – Петрович с трудом сдерживает смех, утирая слезу рукавицей, – Я грю, мол, и кого вам?… А тот орёт, мол, позовите Нетребко! Это Наташку-то… Ну, я смарю – рядом ни кого, и в трубку ему (прыскает смехом, не удержавшись): «А… Это вам шалаву эту что ли?», – и Петрович смеётся в голос, – «Щас говорю, позову, где эта патаскуха шаландается опять…», – Петрович смеётся и закашливается, сквозь кашель взвизгивая: «Так и сказал… Шалаву… Ха-ха-ха-ха!… Для смеху!..»

Растянув наготове рожи для хохота, мы с мужиками неловко лыбимся, глядя как старик судорожно кашляет сквозь смех:

– Говорили – ушёл он от неё. Муж-то… Ха-ха-ха!… Неделю вся синяя ходила… Ха-ха-ха…

Тут в теплушку заглядывает наш бугор Николай Николаевич:

– Чё сидим, мужики?, – кричит он обиженно, – Я же просил – в два ровно быть на площадке! Битум стынет!.. Чё сидим, бля?!

И мы шумно собираемся и гуртом выходим на мороз.

Самат вышагивал впереди, хмуро скрепя кирзачами по снегу, бормоча под нос: