Анатолий Шерстобитов - Бурситет. Приключения удалых пэтэушников, а также их наставников, кого бы учить да учить, но некому Страница 4

А беспокойство в душе угнездилось, добились своего авторы, мыслишка исподволь да неустанно давай подтачивать, что за грибочки? кто из пацанов может за этим скрываться? Задачка, словом, получилась под грибным соусом.

Глава 2

– Казнь спиртного на линейке – Оживление «казненного» во смак наставникам – Наставник Хрюкин учит уму-разуму – Явление Смычка – Шок «расстрела» – «Пеницилин» гроза задниц – Доклад Шпика —

Утренняя линейка. Директор расхаживал перед четырехшереножным строем, сцепив за спиной пальцы, низко опустив голову, словно что-то сосредоточенно высматривал под ногами. Заканчивалась сверка. Гудит и колыхается разномастная поляна голов. Но вот и зычный рык военрука: «Становись!.. Равняйсь! А-атставить! Р-рравняйсь!.. А-а-атставить!..» – С попытки четвертой устанавливается относительная тишина и порядок, что позволяет сдать рапорт и слаженно поприветствовать директора. А вот и желанное «вольно».

– Итак… – кто-то вполголоса подсказал неизменное директорское начало. К голове суфлера потянулся мастер, бормоча укоризненно нравоучения.

– Итак, – директор медленно осмотрел строй. – Сынок, выйди, поговори, я мешать не стану, – обратился он наугад к какому-то ученику из наиболее неспокойного места строя.

– Да то не я, – занервничал мальчишка.

– Итак. Итак, в нашем училище снова чэпэ – пьянка. Виновников па-апрашу на обозрение… Анна Михаловна, – скрутил он еле заметно корпус, не отворачиваясь от строя. Из-за колонны безинерционно возникла Лепетова, зам по учебно-воспитательной работе, в руке новенькое оцинкованное ведро, из которого торчали горлышки бутылок с вином «Дары осени», да больших бутылок, семьсотграммовой емкости.

– Чего это, а? Чего там?.. – затыкали в бока друг другу ученики, вытягивая шеи, сонливость, так характерную для усвоения завтрака, с них заметно обдуло.

– Ита-ак! – окрепший голос директора воспарил над многоголосьем толпы. – Итак, мы пригласили сюда и родителей этих, с позволения сказать, детишек… Па-апрашу вас, товарищи мамы-папы, сюда, на середку… – Никодим Петрович сорвал с носа очки и принялся ими дирижировать для усиления убойности обличительной речи. – Итак, как вы думаете, приятно этой, э-ээ, маме чувствовать себя и свою чаду на всеобщем осуждении товарищами и педколлективом?..

Чувство осуждения производительно рожало у родителей ответные чувства. Вот один из пап, явный потомственный кузнец, продемонстрировал своему шкодливому отпрыску кулак, каким в своей работе мог явно заменять кувалду, мама другого скорбно окунала платочек в залитые всклень глаза, родительница третьего, напротив, эмоций не обнаружила, но, косясь на педсостав, охорашивалась. Другого папу от кровинушки еле отодрали – надумал удушить на месте.

– Итак, мы сейчас во всей силе публичности, показательно уничтожим эту гадость, – объявил директор, – и сделаем это руками этих, с позволения сказать, деток. Па-апрашу на обозрение!.. – Лыков в стиле циркового конферанса широко повел рукой и шагнул в сторону.

Небогато было раскаяния на лицах провинившихся, все они перемаргивались с друзьями, еле сдерживали смешки – такое положение, слава, им скорее льстило, чем угнетало.

– Колоть будете? – со слезами в голосе спрашивали из строя.

– Лучше нам отдайте…

– Ой, Петенька! – совсем дурашливо взвизгнул кто-то. – Дай-ка закрою я тапочком твои неопохмеленные глазыньки, тебе такого не выдержать!

– Соплячье, заховаться не могли как следует…

Между тем одному из четверки уже вручили молоток, и он, как велено, хрупнул над ведром первую бутылку.

– А-ааа!.. – пронесся многоглоточный единый стон над рядами. Все, как один, заводили носами и закатили глаза. – А-аа! – уже потише, сладострастно. – А-ааа!.. – снова стон на стеклобой. – У-умм…

– Фарс, – морщился Истомин, – цирк, абсолютно бесполезное дело.

– Итак! Я тут, вроде как, слышу, с позволения сказать, дерзостные смешки, но им, – Лыков ткнул очками в сторону ребят, – им было не до смеху, когда я выложил ихние документы и предложил гулять на все четыре стороны. Надо было видеть, какими слезами они умывались только что у меня в кабинете, умоляя… Но товарищ, товарищ, так нельзя, прилюдно… – Снова оттаскивали несдержанного отца, под шумок подкравшегося к горлу сынишки. (Позже оказалось, что это был театральный прием давно пьющего на пару семейного тандема для безотказного втирания очков дирекции).

– Итак, только ихние бурные слезы умоления заставили меня пересмотреть свою жестокую категоричность и оставить их в стенах училища с испытательным сроком…

– Враки, так вы и отдали документы, два года прошу не допрошусь.

– Это кто у нас здесь такой говорливый, аки счетверенная швейная машинка? – угрожающе ссутулился директор.

– Да я тут у вас.

– Головин, кому еще быть, – ответствовал мастер блекло.

– После линейки в мой кабинет! он мне надоел! я ему выдам диплом спеца по ловле блох у собак. Ситуация в корне меняется, нам вручили наконец-то кнут к мешку пряников, мы начнем закручивать гайки, будем карать со всей немыслимой жестокостью наглецов и пьяниц…

– Да прошлогод ведь еще давали…

– Да заткнешься ты или нет наконец! – взвизгнул мастер.

– Три по семьсот – два с лишним литра тяжело вздохнул у плеча Виктора мастер Сургучев Родион Касьяныч. – Добро-то какое изводят почем зря…

– О курении! – воздел очки директор. – Курцов, застигнутых на месте преступления, я буду заставлять набирать ведро окурков по всей территории поселка, часть из них он будет жевать, здесь же на линейке, остальное похоронит в яме емкостью два куба, им же вырытой…

Выходили пять первокурсников и торжественно рвали в ведро с «Дарами осени» нераспечатанные пачки «Примы». Сургучев шопотом матюкался. Затем Анна Михаловна, частя и сбиваясь, зачитала приказ облуправления о поощрении геройского поступка ученика другого училища, спасшего тонущего ребенка. Ребятня запозевала, запереминалась, зароптала потихоньку на затянувшуюся линейку. И впрямь, глянул Виктор на часы, уже прихвачено десять минут учебного времени. Подошел к группке преподавателей, стоящих в отдалении.

– Ну какое моральное удовлетворение может быть от такого усеченного урока, – фальшиво сетовал чертежник Федор Моисеевич, – расстройство на весь день – любимые личики меньше чем положено, видеть буду…

– Приходи ко мне, посиди, когда «окошко» будет, для компенсации, – посоветовал электротехник, – я с Лыковым договорюсь.

– Обязательно, непременно, да еще после работы на пару часиков останусь, с троечниками позанимаюсь.

– Разогнался он на халяву-то, не обломится, маэстро циркуля и транспортира, у них у всех нынче вечерка…

– Не-ет, но какой все-таки тончайший педагогический ход, – презрительно усмехалась историчка Шорина, смотрелась она мрачным, нахохленным коршуном, так далеко подалась вперед на костыли, она – калека, из двух ног после автокатастрофы сохранила от силы три четверти одной. – Какой резкий поворот к трезвенности, повальному отказу от курева. Бедный наш магазинчик и его талантливая глава Бутыль Сельповна, ведь они и не подозревают о неизбежной затоваренности склада неходовой продукцией. – Красивое лицо ее морщилось, не понять, то ли от боли, то ли от брезгливости к минувшему мероприятию, скорее, от боли, разнообразных болячек у нее было предостаточно.

– Не скажи, Васильевна, – возразила Клуша, недослышавшая и наблюдавшая за выражением лица говорящей, – отворотить от зелья людей не так-то просто, – она потянула нить с клубка, упрятанного в сумку, и продолжила спорое вязание. – Пить обучают годами, сызмала, да, почитай, все вокруг, а отучить ловчатся за день да в одиночку…

– Итак, все вопросы вычерпаны, – директор сурово оглядел строй. – А теперь по занятиям…

Учащиеся загомонили, затолкались и затопали так, что немногие служащие у себя в кабинетах вздрогнули и попридержали кое-какие предметы, самостоятельно двинувшиеся на края столов.

– Давайте-ка, Анна Михаловна, помогу вам, – перехватил из ее рук ведро Сургучев, – выплесну на помойку это дерьмо зловредное для ребяток наших.

– Вот спасибо, – закивала та благодарно, – экий рыцарь, и уж заодно, Родион Касьяныч, занесите, пожалуйста, ведерочко завхозу.

– Лады. Нет, но чего творят сволочи, – удрученно заглядывал в ведро Сургучев, – чего творят, а, Михаловна? Ладно еще ни одного моего, враз бы башку отвернул, ну не паразиты ли!..

– Ух, и мерзость!. – проходящий мимо электротехник неожиданно наклонился и высморкался в ведро, сплюнул.

– Ты чего-о?!. – опешил Сургучев. – Ты чего, ку-курва делаешь? – он даже начал было замахиваться, но опомнился и закивал, мерзость, мол, мерзость.

– У тебя чего, Витя, урока нет? – взял Истомина под руку физрук. – Тогда пошли ко мне, перекурим, тачки смажем…