Кэндис Кэмп - Розовое дерево Страница 4

— Я уверена, что он скоро зайдет. Как обычно. — Джонни был сыном их поварихи и домоправитель-ницы, Иды Джексон. Насколько его мать была умной и практичной, настолько он — сентиментальным тугодумом. Он делал кое-какую посильную работу для Миллисент и ее брата, ухаживал за садом или мог застеклить разбитое окно. Еще он вывозил Алана, когда тот хотел посидеть за своим столом или подышать воздухом на заднем дворе. В будни, когда Джонни крутился весь день по дому, занятый какими-то делами, Алан вызывал его, звоня в колокольчик, подвешенный рядом с кроватью. Но иногда проходило несколько минут, прежде чем Джонни медленно вплывал в комнату; помимо этого он часто опаздывал и по утрам.

Алан часто жаловался, но и Миллисент, и он сам прекрасно знали, что он никогда не разрешит кому-нибудь другому выполнять эту работу. В каком-то смысле Джонни, Ида и ее дочь Черри, которая занималась по утрам уборкой, были частью одной большой семьи, а не просто посторонними людьми, которых можно «нанять» и «уволить». Кроме того, Джонни «делал это» для Алана уже одиннадцать лет подряд и был одним из немногих, кому тот позволял видеть свои искалеченные, ставшие бесполезными ноги; Миллисент не могла вообразить, что брат подвергнет себя такому, как ему казалось, унижению, и покажет свои ноги еще какому-нибудь живому существу; вот почему он не обращал особого внимания на медлительность Джонни.

— Ида еще здесь?

— Да. Она принесла мне завтрак тысячу лет назад. Я уверен, что она приготовит мне ланч перед тем, как идти в церковь. Но вот с коляской она мне помочь не сможет так, как ты.

Миллисент ненавидела, когда брат становился мрачным или начинал жаловаться на что-либо. Это было для нее как нож в сердце, напоминание о том, как он, должно быть, несчастлив. Она посмотрела в окно, стараясь найти подходящий предмет, чтобы изменить тему разговора. Тяжелые шторы были раздвинуты, и лёгкий летний ветерок доносил сладковатый аромат жимолости, растущей вдоль стен дома. Шторы длиной от потолка до пола чуть заметно шевелились.

Вдруг с улицы на подоконник прыгнул кот. С минуту он разглядывал комнату, затем уселся и начал невозмутимо умываться. Миллисент нахмурилась, но кот с величественным равнодушием игнорировал ее присутствие.

— Я вижу, что ты все равно разрешаешь коту свободно заходить в твою комнату, — начала ворчать девушка.

Алан улыбнулся устроившемуся на подоконнике представителю кошачьего рода.

— Я люблю этого старого бандита. Он выносливее и более приспособлен к жизни, чем все мы, вместе взятые.

— В этом я не сомневаюсь.

Он был страшненьким, подумала Милли, совсем непохожим на ее толстого белого персидского кота Панжаба, грациозного, раскошного, с длинной пушистой шерстью. А у этого приблудного шерсть была белой с рыжими полосками, слишком часто вымазанной в грязи или, еще хуже, засохшей крови. Висящее ухо, несомненно, было разорвано в одной из многочисленных драк, и вся морда и туловище в мелких шрамах и царапинах. Он появился прошлой зимой на заднем дворе, и хотя Миллисент с Идой пытались его прогнать, кот просто отказался уйти. В конце концов, Милли была вынуждена вынести ему миску остатков от обеда; она не могла спокойно взирать на любое живое существо, умерающее от голода у нее на глазах. Вскоре и Ида вынесла пару старых ковриков и устроила ему постель на веранде, а перебраться в дом было для этого бродяги всего лишь делом времени. Он быстро нашел комнату Алана, а когда Миллисент обнаружила его там и попыталась прогнать, брат настоял, чтобы она позволила ему остаться.

С тех пор кот при любом удобном случае пробирался в комнату к Алану, особенно когда потеплело и у него появилась возможность входить через открытое окно. Миллисент принципиально отказывалась дать ему имя, называя просто «Кот», когда нужно было его позвать. Она именно принципиально не любила кота; он был слишком нахальным, обыкновенным уличным котом, и она со злостью думала о количестве грязи, приносимой им в комнату. По ее мнению, он никак не мог стать чьим-либо любимцем.

Но порой она становилась очень бдительной и следила, чтобы никто случайно не заметил, как она тайком гладит его и почесывает нахалу за ушком.

— Привет, Котик! — произнес Алан, подзывая его. Тот прыгнул на кровать, потоптался немного на месте, устраиваясь поудобнее, и, наконец улегся, глядя на Миллисент немигающим взглядом.

Милли скорчила ему рожицу. Но было так приятно видеть, как Алан гладит и почесывает кота. Она знала, что если бы Алан пожелал, она бы впустила в дом двух или трех бесполезных старых котов.

Она поднялась и взглянула на висящие на цепочке часики в виде кулона.

— Ну, мне лучше бежать, а не то я опоздаю! — Краешки губ брата изогнулись в улыбке.

— Ты можешь не смотреть на время. Все в доме ставят часы по тому, как ты ходишь в церковь.

Миллисент придала лицу выражение насмешливого негодования.

— Ну-ка, ты… — Она нагнулась и поцеловала его в лоб. — До свидания! До послеобеда. Будь осторожен.

Алан кивнул.

— Желаю хорошо провести время.

— Слушая описание опухоли на большом пальце ноги Мэри Сью Грэнтхем или наблюдая за тем, как продвигается вязание кузины Сонни? — поддразнила она брата, за что была вознаграждена улыбкой.

Кивнув на прощание, она вышла из комнаты.

Глава II

Миллисент достала с полочки у двери свой зонтик, потому что, несмотря на хорошее утро, знала, что ко времени ее возвращения послеобеденное техасское солнце будет палить нещадно.

Она сошла с крыльца и огляделась. Стоял прекрасный майский денек, и это уже само по себе поднимало настроение.

Ее кот Панжаб развалился на широких перилах лестницы. Это был просто пушистый белый комок шерсти, который неожиданно поднял голову и посмотрел на нее с ленивым интересом. Любимым занятием этого неповоротливого толстяка было лежать, свернувшись клубочком, на перилах или подоконнике. Когда он был в хорошем настроении, то мог устроиться на коленях у Миллисент и ни у кого больше, и то только тогда, когда сам посчитает нужным. С самого первого момента, когда девушка увидела его, она ясно поняла, что этот кот королевской крови.

— Здравствуйте, ваше Высочество! — прошептала Миллисент, погладив его за ухом. Он позволил ей эту вольность, зажмурив большие, удивительно синие глаза. — Как себя чувствует мой сладкий?

Миллисент еще раз погладила его и начала спускаться по лестнице. Первое, чего коснулся ее взор на улице, была вилла старой Белл, такая же тихая и пустая, как всегда. Было почти невозможно поверить в то, что вчера произошло в ее саду. Почти невозможно, но не совсем.

Это действительно было, все случилось на самом деле. Мужчина хотел купить дом Белл и переехать туда, и она успела выставить себя перед ним абсолютной дурой. Воспоминание о том, как необдуманно и глупо она вела себя, даже сейчас заставляло Милли краснеть. Каждый считает, что в возрасте двадцати девяти лет женщина должна хоть немного обладать здравым смыслом. Да и тетушка Ораделли как-то заметила, что удивлена быстрым взрослением Миллисент за последние несколько лет, тем, как ей удалось оставить в прошлом все ее неразумные выходки.