Виктория Миллиан - Идеальный партнёр Страница 4

 Этот разговор - такой неприятный, почти довёдший её до слёз, - был очень полезным, - успокаивала себя Лариса Дюваль. - Такое нечасто услышишь. Люди на Западе доброжелательны, но довольно равнодушны. Никому это не надо: что-то тебе объяснять, да ещё на интервью. Какой он всё-таки гад! Какая жестокая сволочь! Но это хорошо. Это очень полезно. Это намного лучше, чем просто казённые обещания позвонить после всех интервью, обещания, которые до сих пор оканчивались стандартно-вежливыми отказами. Какой, однако, сукин сын! Есть всё же в немцах эта жестокость. А прошлое лето? Бетти в Neuer Verlag...

 Ларису взяли на практику. Она тогда ещё почти не говорила по-немецки. Английский и французский выручали. Всё-таки она была наполовину француженкой и кроме неприятностей с пятой графой в советском паспорте, делавшей её иностранкой в собственной стране, получила и что-то хорошее: французский, на котором говорила с детства с отцом.

 Общалась она без проблем. Но все программы оказались на немецком. Конечно, в основном она работала с клавиатурой на ShortCuts, но версии программ отличались. Иногда выпрыгивало какое-то сообщение на немецком. Просто катастрофа! Как эта... Бетти смотрела на неё, когда она обращалась за объяснением к парню напротив. Михель его, кажется, звали. Нет, не сейчас, - Лариса прогнала эти мысли. - Сейчас нельзя. Нельзя думать о поражениях. Сейчас нужно себе помочь. Как шутил её бывший муж: когда тебя пинают, используй импульс, чтобы двигаться вперёд.

 Она была возбуждена, но заряда хватило ненадолго. Когда Лариса Дюваль вошла в свою крошечную квартирку в Эйдельштедте, ей сразу стало холодно. День был жаркий, к погоде это не имело никакого отношения. И хоть окна квартиры выходили на север, в ней было достаточно светло и тепло. Нет. Это шло изнутри. Ноги и руки были ледяные. Силы совершенно оставили её.

 Она легла на разложенный диван, который никогда не складывался. Был поломан. Кто-то из друзей отдал за ненадобностью. Всякое даяние благо. Покупать сейчас ещё и мебель было невозможно. Деньги уходили на расходы по представительству. Нужны были конверты, причем большие: складывать резюме и письмо-заявление втрое было плохим тоном, но марки поэтому стоили почти в три раза дороже. Нужна была одежда: выглядеть на интервью надо хорошо. Голодный блеск в глазах шансов не прибавляет...

 На мебель и жильё оставалось очень мало. Она искала самое дешёвое. Единственное требование, чтобы это не было в эмигрантском гетто. Впрочем, было ещё одно. Она хотела иметь ванну. Приступы отчаяния, слабости и холода, идущего изнутри, повторялись часто. Она не могла согреться. Горячая вода её спасала. Но сейчас она чувствовала себя настолько слабой, что подняться и набрать воды не было сил. Она укрылась с головой.

 Я устала. Я очень устала. Я больше не могу пробивать эту стену. Я хочу всё прекратить, - думала Лариса Дюваль. Это был спуск в депрессию. Она знала. Это было нельзя. И можно было ещё удержаться. Всегда был короткий период, когда ещё можно было удержаться. Только как-то себе помочь или чтобы кто-то помог! Просто налил в ванну воды, как это раньше делала Ханна. Но сейчас Лариса Дюваль была одна.

 Почему я должна так мучиться? Ведь это бессмысленно. Мы всё равно умрем. Будем стариться, физически страдать и в конце концов умрём. Зачем нужно перед этим ещё так мучиться? Ведь фактически мы живём просто потому, что умереть страшно. Это инстинкт. Элементарный инстинкт. Но очень сильный. Изначальный.

 Это же ясно: те существа, которые его не имели, просто вымерли, не дав потомства. А мы - дети тех, которые страх смерти имели, и поэтому он у нас тоже есть. Вот и весь смысл жизни. Этот страх нужен, чтобы мы продолжали жить, несмотря ни на что, даже когда не нужно. Жизнь должна себя продолжать. Но какое мне до этого дело? У меня больше нет сил. Я не хочу. Боже мой. Боже мой. Если бы я могла молиться! Если бы я только могла верить, что ты есть. Бог. Отец.

 Отец. Он так любил её. Он был лучшим из отцов. Ни у кого из её знакомых такого не было. Он происходил из богатой семьи. Попал в Россию во время войны. Был в ГУЛаге. Потом женился на её матери и остался, так как советским женщинам нельзя было уезжать из страны после войны.

 Он остался, но советским не стал. И для неё, своей маленькой Принцессы, создал особый мир. Ей было за что благодарить. Отец не смотрел на детство, как на подготовку к жизни, но как на саму жизнь, её значительную и важнейшую часть. Он не знал, как долго будет рядом, потому что женился поздно. Лариса не помнила его молодым. И поэтому хотел дать ей всё, пока мог.

 Какой он был красивый! Как он её любил! Позволял играть собою, как игрушкой. Однажды удивлённая мать застала пятилетнюю Лору и соседского мальчика за игрой: они поделили лицо отца пополам. Каждый должен был защищать свою половину, нападая на соседнюю. Потом они забыли, что надо защищать... Мать была поражена, увидев, как они в восторге хлещут её Жерома по лицу. А он смеялся...

 Лариса никогда не знала нужды. Вообще не слышала от отца слова «нет». Училась музыке, живописи, читала. Библиотека была огромная. Большой дом, сад. Счастливая мать. Лариса просыпалась и всегда слышала, как мать поёт на кухне. Она теперь хорошо понимала, что это значит, когда женщина утром поёт. Сама она не пела. Уже давно.

 Как рано он их оставил! Мать умерла через год. Просто угасла после его смерти. Ларисе было двадцать лет. И ей пришлось учиться жить в реальном мире. Но это счастливое детство не сделало её слабой. Напротив. Оно дало ей внутреннюю уверенность, что быть счастливой - нормально. Что трудности - дело временное, всё можно преодолеть. У неё был запас внутреннего оптимизма и сил, который долго помогал и держал её на плаву. Долго. Шестнадцать лет. Но теперь он закончился. Она устала. Если бы она умела молиться! Когда-то няня учила её. «Отче наш».

 - Отче наш,отец. Отче наш иже еси на небеси, - сказала Лариса вслух. Она произнесла слова молитвы, и это случилось. Она стала молиться отцу: - Ну, конечно. Отче. Папа. Милый. Любимый. Помоги мне, пожалуйста. Помоги мне. Или забери меня отсюда. Я больше не могу. Наставь меня. Я не знаю, что просить. Ты знаешь лучше, что делать. Наставь меня. Наставь меня.

 Она плакала. Но дрожь прошла. Она согрелась и уснула.

4

 - Хайнц, зачем ты это сделал? - Анке Дриттлер вошла в кабинет своего директора по маркетингу. - Она не подходит. Я тоже увидела сразу. Мне тоже ничего не понравилось. Этот русский стиль! Я вообще не люблю русское искусство. Достоевский. Просто надуманная экзальтация.

 - Я не сказал, что мне ничего не понравилось. Она попросила указать на ошибки. Я это сделал. У неё много интересного, но нам она не подходит, - Хайнц Эверс говорил раздражённо. Достоевского, кстати, он любил и надуманной экзальтацией не считал.