Мария Нуровская - Другой жизни не будет Страница 4

Закрыл тетрадь и пошел в кухню. Включил газ, поставил чайник, дождался, пока вода закипит.

Решил не обращать внимания на этот бабский вздор. Все знали, что Ванда не очень умна, она тоже отдавала себе в этом отчет, но то, что он читал минуту назад, переходило всякие границы. Он не представлял себе этой женщины. Сказать, что у нее были куриные мозги, означало сделать ей комплимент.

Идти куда-то он вроде уже не собирался, но сейчас все-таки решил выйти из дома. Два кофе сегодня уже выпил. А жаль, мог бы заглянуть в бар неподалеку и посидеть там за маленькой чашечкой. Обычно он выбирал самый темный угол и оттуда наблюдал за людьми. Как правило, сюда приходили молодые — здесь стоял музыкальный автомат.

Думал о прошлом. Проиграл. Это единственное, что оказалось правдой. Могло ли его утешить, что проиграли и другие, все его поколение. Только какому противнику? Это было ясно меньше всего. Неправда, что тогда, в первые годы, лишь у немногих руки были действительно чистые. Он сам мог бы показать сотни таких. Чем труднее было жить, тем больше находили в себе сил к сопротивлению. Это только тот польский соус всем навредил. В комплексе с блюдом, которое им подавали, он оказался отравой. Может, хватило бы только изменить компоненты или же просто пропорцию. Тут всегда всего было с избытком, ничего не кончалось, только лилось и разливалось.

Прошел мимо бара «На распутье», неплохое название для нерешительных, и пошел в сторону серых и неприглядных в эту пору года Лазенек.

Однако же выбрала время, чтобы умереть. Только, может, там ноябрь не такой мерзкий и безнадежный. Никогда об этом не думал, но где-то в глубине души таил уверенность, что это он умрет первым. Ванда казалась сильной, крепко державшейся за жизнь. Он не мог вообразить себе ее старости. Но на самом деле она не была старой. Сколько же ей лет… Так, сейчас, надо подумать, когда родила Михала, ей едва было двадцать. Михалу сейчас тридцать семь. Значит, ей не хватило несколько лет до шестидесяти. Не дождалась шестого крестика, а он его уже преодолел.

Он поймал себя на мысли, что думает о Ванде исключительно в эротическом плане. Потому что в период женитьбы на Ванде был в самом подходящем возрасте для того, чтобы заниматься любовью. «Заниматься любовью», — как это противно звучит. И ничего не передает. Этот момент, когда два жаждущих друг друга тела сближаются, сливаются, казалось бы, в неразрывном объятии. А потом так мало что чувствуешь.

Ванда… он не мог сказать, что любил ее, но не мог также и категорически отрицать это. Она была единственной женщиной в его жизни, к которой он питал чувства, самому до конца не ясные. Когда она находилась близко, не было сил от нее оторваться, когда она исчезала с его глаз, переставал о ней думать. Может, потому мамаше было так легко их разделить. Но только для того ли он согласился с ней расстаться, что мамаша этого жаждала? Наверное, нет. Ванда была как препятствие на дороге, которое он никак не мог преодолеть. При ней он забывался, а это опасно. Он должен был контролировать ситуацию. Всегда было какое-то неясное предчувствие, что она обойдет его сзади.

Замерзли ноги. Пальцы задеревенели, по ногам поползли неприятные мурашки. Он повернул в сторону дома.

Жара стоит такая, что человек, как рыба, только ртом ловит воздух. В учреждениях с двух сторон пооткрывали окна, иначе выдержать невозможно. От сквозняков занавески бьют в лицо входящему.

Стефан еще будто бы на меня злится, словно в претензии, в глаза не смотрит. Один только раз, когда я ему ботинки отнесла, спросил, есть ли у меня какие проблемы с жильем. Ответила, что на прежнем месте отказали, но я нашла другое, еще ближе к работе. Это было неправдой, ну что ему с этим голову морочить? Две недели ночевала на работе. Измучилась страшно, потому что и с мытьем проблемы, и со спаньем. Кушетка в кабинете твердая, кожаная. И к тому же боялась: вдруг меня кто-нибудь заметит. Ведь не положено. В общем, как-то образовалось. Нашла другую комнату, только без права пользоваться кухней и значительно дальше.

Он делает вид, что между нами ничего нет и мы чужие люди. Но я-то знаю: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. И жду своего часа. Мне спешить некуда. Нечего торопить то, что и так должно произойти.

Один тут нашелся, проходу не дает, вроде бы ему от меня ничегошеньки не нужно, только встретиться. Я выкручиваюсь, говорю, дескать, не могу, мол, в следующий раз, а он все свое. Другой бы понял и успокоился, этот же лезет, куда его не просят. Если бы я не была очень уж деликатной, стало бы легче, а то у меня сердце такое, что плохого слова никому не могу сказать. Ну и сразу начинаются недоразумения. А мне так и хочется его послать: дорогой, шел бы ты себе, я уже выбрала, кого мне надо, и буду ему принадлежать до конца дней своих. А если бы еще я призналась, что это — Стефан, то назойливый ухажер, наверное, подумал бы, что я шучу. А это не шутка, это чистая правда.

Сегодня мы были со Стефаном у речки. Шофер нас привез и получил указание забрать вечером. Все прекрасно, вокруг ни души, плещется вода, мы загораем. Я открываю глаза и вижу рядом свое длинное и худое счастье. Уж только в небесах мне могло бы быть лучше. Поднимаю голову, и одновременно он поднимает, и мы улыбаемся друг другу. А все потому, что я была терпелива и дождалась своего.

Ходил он глаза в пол. Пани, будьте добры, сделайте то-то и то-то. А меня такой смех разбирал, ведь я-то про себя все знала. Ну и однажды он говорит мне, что будет такой-то ужин в ресторане и что коменданту Петерце, он у нас охраной руководит, важно, чтобы я тоже пришла, естественно, если будет возможность. А я ему на это, дескать, смогу.

Из женщин была только я одна. Меня посадили рядом с комендантом, а Стефан так забился в угол, что даже лицо его оказалось скрыто. Я за ним приглядывала, сколько он пьет.

Комендант меня все танцевать приглашает и приглашает, а рука его каждый раз все ниже и ниже по моей спине ползет. Я, в конце концов, говорю, что мне жарко, может, не надо так близко прижиматься. А он бормочет, что ему холодно, что мамочка его недоношенным родила. И с той поры его все время к груди тянет, особенно к такой пышной, как у меня. Ну, тогда я его спрашиваю, когда его жена из отпуска возвращается, потому что я ее встретила в магазине и она, кажется, говорила, мол, едет только на неделю. Он резко от меня отодвинулся, и мы вернулись к столу. Я сразу расстроилась из-за Стефана: он уже крепко выпил, вылез из своего угла, сидел на видном месте и о чем-то громко говорил. При виде меня лицо у него растянулось в улыбке. Вандик, говорит, куда это ты подевалась. Вот она я, отвечаю, все время тут. Ну, иди сюда, выпьем. Я сразу соглашаюсь. Ну, отчего же, дескать, не выпить, выпьем. Комендант нахмурился. Может быть, ему не нравилось, что не он, а Стефан мой шеф, не пойму.