Николь Фосселер - Звезды над Занзибаром Страница 4

Дома, похожие на коробки, вложенные одна в другую, просторно располагались вокруг огромного двора, который меньше всего походил на настоящий внутренний двор, — скорее он напоминало запущенный сад. Бейт-Иль-Мтони был сродни маленькому городу — и столь же оживленному. С раннего утра до глубокой ночи множество рук трудилось во благо семьи султана — повсюду просто кишело людьми. Арабские одежды перемежались с африканскими; общим у них был только яркий цвет — зеленый, как у попугая, и изумрудный; коралловый и алый, как мак, желтый, как яичный желток, белый, как лилия, синий, как цвета павлина, цвета ржавчины и глубокий черный — как земля Занзибара, зачастую с забавным узором, который, казалось, вобрал в себя всю человеческую веселость. Здесь Салима родилась, и весь ее маленький мир был заключен в Бейт-Иль-Мтони и его окрестностях.

Она нетерпеливо начала подскакивать в седле, когда Меджид направил свою кобылу не к морю, как она ожидала, а в противоположном направлении, в глубь острова, в чащобу. Море начиналось прямо от дворца, и с берега в ясные дни можно было увидеть холмистую береговую линию Африки.

С любопытством оглядевшись, Салима обнаружила, что их никто не сопровождает. Ни конюх верхом, ни раб пешком. Совсем одни, они въехали в лес, и он принял их в зеленые объятья.

— Почему никого с нами нет? — от удивления ее голос понизился до шепота.

— Я тоже сбежал, — шепотом же ответил Меджид и дернул ее за косичку. — И взял тебя с собой, чтобы ты за мной присматривала!

Салима выдавила из себя кривую улыбку, испытывая смешанные чувства — радость, гордость и… страх. Ведь Меджид болен. Очень болен. Временами он терял сознание и падал на землю, сотрясаемый сильными судорогами, глаза закатывались так, что были видны только белки. Как будто им завладевал джинн, злой дух, который спустя некоторое время снова выпускал его из своих когтей. Придя в себя, Меджид ничего не помнил, был слабым, у него была тяжелая голова, ему надо было отдохнуть. Здоровье Меджида очень тревожило отца: Меджид его наследник и через какое-то время должен стать султаном. Поэтому он отдал распоряжение, чтобы сына всегда кто-то сопровождал. Куда бы тот ни шел, что бы ни делал, один раб, по меньшей мере, должен быть всегда при нем — днем и ночью — и следить за тем, чтобы он не разбил себе голову или не задохнулся. Что же делать ей, Салиме, в таком случае? Она еще девочка, что она может сделать? Здесь, в этом дремучем лесу, так далеко от Бейт-Иль-Мтони?

Должно быть, брат поймал ее боязливый взгляд, потому что подтолкнул ее внутренней стороной локтя и добавил:

— Не бойся, Салима. У меня давно не было приступов. Я чувствую себя хорошо, здоровым и сильным.

Это едва ли успокоило Салиму; неуютное чувство где-то в желудке еще оставалось. Однако недолго — вокруг было так много нового и необычного! Бело-черные колобусы с красными задами и красными шапочками возились в ветвях над ее головой, все время перебраниваясь, и, глядя на их уморительные ужимки, Салима забыла о страхах. Где-то клювом долбила дерево птица — стук разносился по всей округе. Другая — издавала громкие пронзительные звуки, а третья весело крякала. Салима вовсю раскрыла глаза, так широко, как только могла, — чтобы не пропустить пятнистый мех леопарда или, может быть, даже разглядеть хамелеона, дремлющего где-нибудь в листве.

Узкая тропка стремилась вверх сквозь чащу пальмообразных панданов и манговых деревьев, сквозь заросли дикого кофе и кусты перца, сквозь траву по пояс и высокий колючий кустарник. Изредка там и сям попадались одинокие хижины. Благодаря обильным дождям — в определенное время года они шли даже каждый день — и еще более благодаря горячему солнцу Занзибар просто утопал в сочной зелени. И что бы ни было воткнуто в землю, все тут же пускало корни, быстро росло и приносило богатый урожай. Как говорилось, даже кусочек высушенной и свернутой в трубочку корицы в земле Занзибара незамедлительно даст саженец.

Издалека можно было почувствовать сильный запах, доносящийся с плантаций гвоздичного дерева, тяжелый и пряный, одурманивающий, с острой ноткой древесины. Он обволакивал, как тяжелый темный бархат, и тем крепче, чем выше они поднимались. Вдруг у них дух захватило — перед ними открылась широкая просека. Повсюду, насколько хватало глаз, рядами теснились деревья, их глянцевая листва свисала почти до земли. По трехногим конусообразным деревянным сооружениям карабкались чернокожие рабы, некоторые радостно замахали им с возгласами:

— Шикамоо, шикамоо! Здравствуйте, здравствуйте!

Рабы собирали нераскрывшиеся бутоны гвоздичного дерева — от желто-зеленых до бело-розовых. Высушенные на солнце, эти зародыши цветов превращались в твердые коричневые палочки с четырехугольными головками и были похожи на гвозди из желтой меди, которыми в Бейт-Иль-Мтони обивали и украшали сундуки из ценных древесных пород. Именно она, гвоздика — пряность — была богатством Занзибара, и ее сильный аромат был истинным ароматом Занзибара.

С Меджидом здесь всегда все по-другому! Больше приключений! Никто тебя не одергивает! И никакой тебе свиты из рабов и рабынь, которые с зонтом в руке бегут рядом с восседающими на нарядных лошадях женами султана, чтобы защищать их от солнца. А еще в придачу ослы, нагруженные коврами, подушками, опахалами и посудой, чтобы все высокородные обитатели Бейт-Иль-Мтони на прогулке смогли устроиться с комфортом и, соответственно своему положению, наслаждаться блюдами, высланными заранее, и искусством индийских музыкантов и танцоров.

И вообще, как призналась однажды себе Салима, Меджид был самым лучшим старшим братом, какого она могла бы себе пожелать. Не таким, как Баргаш, который двумя годами моложе Меджида, — вот он вообще шуток не понимал и не знал, как играть с теми, кто младше его: быстро терял терпение, начинал грубить и злиться. Как ни любила Салима Метле и ее брата — с Меджидом ее связывали особые отношения. Разве их матери не считали себя сестрами? — и это не потому что обе были черкешенками. Салима всегда подозревала, что Меджид еще не забыл, что он совсем недавно тоже был маленьким; иногда ей казалось, что он понимает ее без слов. Или это потому, что у обоих в жилах текла черкесская кровь?

— Через минуту мы будем на месте, — ворвался в ее мысли голос Меджида.

Плантации остались далеко позади; беглецы проезжали мимо окруженных садами деревушек, за которыми раскинулись рисовые и злаковые поля, чьи колосья нежно приглаживал ветер. Одинокие пальмы образовали маленькую рощицу, и их становилось все больше и больше, они походили скорее на стену, в которой кобыла Меджида все же смогла найти выход к морю. Запах гвоздики рассеялся; от пропитанного солью воздуха у Салимы учащенно забилось сердце, и ей даже показалось, что лошадь под ними зафыркала от удовольствия.