Барбара Вуд - Улица Райских Дев Страница 4

Она сменила холодный компресс на лбу молодой женщины, которая мучилась уже несколько часов, чтобы дать жизнь внуку Амиры.

– Как ты себя чувствуешь, дитя мое? – спросила она невестку, поднося к ее губам травяной настой, сделанный по старинному рецепту: по преданию, его впервые приготовила для себя и пила во время родов мать пророка Моисея. Амира потрогала сквозь шелковое одеяло живот молодой женщины и забеспокоилась: что-то было не в порядке.

– Мать, – прошептала измученная женщина, отталкивая чашку, – где же мой супруг? – Лицо ее горело лихорадочным румянцем, и глаза светились, как черные жемчужины.

– Ибрахим не может прийти – он у короля. Выпей настой, в нем благословение Божье…

Началась новая схватка, и женщина закусила губу, удерживая крик: проявить слабость духа во время родов было бы бесчестьем для семьи.

– Я хочу видеть Ибрахима, – прошептала она слабеющим голосом.

Вокруг постели роженицы сидели женщины в покрывалах, в дорогих одеждах, благоухающие драгоценными эссенциями, – женщины богатого дома. Двадцать пять женщин и детей жили на женской половине дома Рашидов, в возрасте от одного месяца до восьмидесяти шести лет. Все они были в родстве, все Рашиды, сестры, дочери и внучки первых жен Али Рашида, основателя рода; там были также вдовы сыновей, племянницы и двоюродные сестры. Мужской пол на этой половине представляли только мальчики до десяти лет; достигнув этого возраста, они переходили на мужскую половину дома.

Амира правила в женском крыле дома, называвшемся прежде гаремом. Огромный портрет Али Рашида – мощная фигура в кресле, похожем на трон, в пышной старинной одежде, окруженная женами, наложницами и детьми, создавала атмосферу женской половины дома – портреты были в каждой комнате, и казалось, основатель семейного клана царил здесь и пять лет спустя после своей смерти. Амира была его последней женой; она была выдана замуж тринадцати лет, Али тогда было пятьдесят три года.

– Бисмиллах! Во имя Бога… – прошептала одна из молодых женщин, дежуривших у постели, должно быть, подруга юной роженицы. Лицо ее побледнело, как цветы миндаля, букеты которых были расставлены в разных углах комнаты, в глазах металась тревога. – Наверное, что-то у нее не так…

Амира отогнула шелковое покрывало и поняла, что ребенок идет не головой, а ножками. Она похолодела от страха, вспомнив, как рожала одна из первых жен ее мужа, – это было тридцать лет назад, в день свадьбы Амиры с Али. Ребенок повернулся неправильно – мать и дитя погибли.

Она зашептала нежные слова, успокаивая молодую женщину, и сделала знак своей двоюродной сестре, которая жгла куренья у изголовья роженицы, отгоняя джиннов и других злых духов. Это была пожилая женщина, которой нередко случалось принимать трудные роды, но, посмотрев на отверстую матку, она повернулась к Амире в полном смятении. Ребенок продолжал вертеться, и трудно было понять, где его голова, где ножки. Между тем время родов по всем признакам наступило, и если ребенок пойдет неправильно, мать погибнет, и дитя, наверное, тоже.

Амира взяла из кучки орудий, приготовленных для помощи роженице, «звездный» амулет и крепко зажала его в ладонях. Амулет семь ночей пролежал на крыше, впивая свет звезд, и должен был обладать чудодейственной силой, которая теперь проникала в ладони Амиры. Голос ночной передачи молитв из Корана по радио зазвучал спокойно и убедительно:

– Все в мире совершается по воле Бога. Он наш Хранитель, доверьтесь ему…

Выпустив из рук амулет, Амира бережно ввела ладони в раскрытую матку и осторожно повернула ребенка, придав ему правильное положение. Но при очередной схватке матка изменила форму, потому что ребенок снова повернулся, заняв положение поперек родовых путей.

– Великий Бог! – простонала одна из женщин. Остальные смотрели на Амиру глазами, полными страха.

– Бог наш Хранитель, – спокойно повторила Амира. – Надо держать ребенка в правильном положении, и тогда он родится благополучно.

– Да, но где его головка? Трудно различить, – свистящим шепотом выдохнула двоюродная сестра, помощница Амиры. – Мы можем не помочь, а навредить.

Амира пыталась держать ребенка, но при каждой схватке он выскальзывал из ее ладоней и оказывался в опасном положении. Наконец, Амира решила прибегнуть к последнему средству.

– Приготовьте гашиш, – сказала она.

Новый пронзительный запах поднялся в комнате, наполненной ароматами ладана и цветов абрикоса. Амира прочитала молитву из Корана, вымыла руки и насухо вытерла их чистым полотенцем. Она решилась прибегнуть к способу, о котором поведала ей когда-то покойная свекровь, мать Али Рашида, знаменитая целительница. И еще раньше Амира узнала об этом способе, когда она жила девочкой в гареме на улице Жемчужного Дерева.

Амира подождала, пока невестка вдохнула из трубки гашиш и глаза ее закрылись. Тогда она, осторожно направляя младенца одной рукой сверху, попыталась ввести вторую ладонь и охватить маленькое тельце.

– Дайте ей еще гашиша, – сказала она, пытаясь понять, в каком положении находится ребенок.

Роженица не смогла вдохнуть гашиш, содрогнулась от невыносимой боли, отвернула голову и застонала.

Амира повернулась к двоюродной сестре и сказала спокойно и твердо:

– Позвони во дворец. Скажи Ибрахиму, чтобы приехал немедленно.

– Браво! – вскричал король Фарук. Ему выпала «лошадь», и все приближенные, стоявшие вокруг рулеточного стола, разразились кликами восторга.

Но один из них, который тоже восхищенно приветствовал победу короля словами «Удача сопутствует вам сегодня ночью, ваше величество!», затаил в глазах тревогу и украдкой поглядывал на часы. Ибрахим хотел бы позвонить домой и узнать о состоянии жены, но как личный врач короля не имел права даже выйти из-за рулеточного стола.

Весь вечер он пил шампанское, но с каждым бокалом, который брал с подноса у проходившего лакея, становился все мрачнее и мрачнее. За двадцать восемь лет своей жизни он впервые испытывал такую тоску и страшные предчувствия. Впервые королевское окружение—среда, в которой он проводил свои дни, – вызывало в нем такое уныние и раздражение. Король Фарук выбирал себе приближенных, которые были похожи, как близнецы, как рой совершенно одинаковых рабочих пчел. Оливково-смуглые, черноволосые и черноглазые, стройные и подтянутые, молодые люди около тридцати лет, одетые в смокинги от лондонских портных, говорящие на аффектированом английском, – все они окончили лучшие учебные заведения Англии, все принадлежали к старинным родам египетской знати. И как символ своей национальной принадлежности, странно несоответствующий европейской вылощенности, – цинично заметил про себя Ибрахим, – все, как один, носили красные фески, надвинутые до самых бровей. Египтяне, пародирующие английских джентльменов, арабы, которые не желают быть арабами, отказываются от родного языка, используя его только для распоряжения слугам. Горькие мысли, охватившие Ибрахима, который и сам был одним из этих, безмерно раздражавших его сейчас, молодых людей-близнецов, приходили к нему нередко, но никогда—с такой силой, как сегодня. Эти мысли порождались скорее не чувством собственного достоинства, а недовольством своим положением.