Этьен Годар - Соседка Страница 4

— Соскучился.

— Очень?

— Очень.

Они не виделись тогда недели две, и это показалось вечностью. Матильда уезжала куда-то под Ниццу, чтобы рисовать пляжи и морские пейзажи, а он в тот год изо всех сил штудировал лоцию Северного моря. Он мог тогда, проснувшись среди ночи, без запинки перечислить все маяки на подходе к Роттердаму или мели у побережья возле Остенде, он помнил названия всех лоцманских буксиров в Па-де-Кале и расписание паромов из Дюнкерка, он был почти готов к тому, чтобы стать настоящим моряком. Он любил море и относился к своим занятиям очень серьезно.

Пчела, медленно покружив над рюмкой, вылетела в окно — к солнцу и свободе.

Бернар лежал рядом с Матильдой. Лето, подумал он. Лето, утренний луг, волосы, пахнущие сеном, кожа, шелковистая, как клевер… Зеркальная гладь отражает улыбающееся лицо… Словно в мгновенном озарении встают перед глазами березы и тополя… И приходит покой… Исчезло все истлевшее, омертвевшее. И лишь едва различимым эхом далеких, потерянных небес отдается в крови чуть слышное гудение.

— Мне бы так хотелось остаться у тебя, — сказала Матильда, положив голову ему на плечо.

— Оставайся, уснем. Мы мало спали.

— Не могу. Я должна уйти.

— В вечернем платье? Куда ты сейчас в нем пойдешь?

— Я принесла с собой другое.

— Каким образом?

— Под плащом. И туфли тоже. Они лежат под моими вещами. Я взяла с собой все необходимое.

Она не сказала, куда и зачем ей нужно идти, а Бернар ни о чем не спросил.

Снова прилетела пчела. На этот раз она сразу же устремилась к рюмке. Видимо, кальвадос пришелся ей по вкусу. Или, по крайней мере, фруктовый сахар.

— Ты настолько была уверена, что не останешься у меня?

— Да, — сказала девушка, не шевелясь.

Их встречи обычно напоминали растянутый во времени взрыв ручной гранаты. Или молнию в горах, вспыхнувшую в сухом стоячем воздухе меж двух укутанных во тьму вершин. Или катастрофу. В последнее время все чаще именно катастрофу, и было понятно, чем в конце концов все кончится.

Идеальные любовники — это те, кто ничем не занят.

Праздность — вот та питательная среда, в которой вырастает истинное наслаждение. Ленивое ожидание, сладкая и томная атмосфера гарема, бесконечной неги, в которой медленно и тихо, как в окружении обогревателей и экранов в зимнем саду, зреют таинственные и неизъяснимо прекрасные цветы желаний. Уроки же живописи в вечно спешащем, неугомонном и ветреном Париже, равно как и штудирование учебников по мореходству, явно не пошли тогда на пользу их отношениям. Он стал ревнив и раздражителен, она — издергана.

Матильда осторожно поставила бутылку вина рядом с кроватью. Она слышала, как дыхание Бернара становилось все более ровным и наконец сменилось уютным посапыванием. Она вынула из небольшой сумки платье и туфли взамен тех, которые были на ней вечером, и надела их. Солнце за окном клонилось к закату. Было очень тихо. Она еще раз взглянула на спящего Бернара и чуть слышно вздохнула. Честно говоря, ей совсем не хотелось уходить. Но разве человек всегда делает то, что хочет? Увы, чаще наоборот, и в этом, должно быть, тоже есть смысл. Она осторожно открыла дверь и выскользнула на лестничную клетку.

Матильда сошла вниз, кутаясь в полумрак подъезда, как в старинное кастильское покрывало. Ее слегка знобило.

Выйдя на улицу, она без всяких приключений добралась до бульвара Сен-Мишель. Но там на нее градом посыпались предложения — от белых и коричневых, от чернокожих и желтолицых. Казалось, она попала в трясину и ее облепила мошкара. За несколько минут ей шепотом преподали краткий, но выразительный курс простейшей эротики; по сравнению с тем, что она услышала, взаимоотношения пары насекомых следовало считать идеалом чистой любви.

Слегка оглушенная всем этим, девушка села за первый попавшийся столик перед кафе. Проститутки бросали на нее пронзительные взгляды: здесь был их район, и они готовы были зубами вцепиться в каждую непрошеную гостью. Столик Матильды мгновенно стал центром всеобщего внимания. Порядочные женщины обычно не сидели одни в таком месте. Даже американки приходили сюда по двое.

В кафе Матильда получила много новых предложений: один мужчина предложил ей купить порнографические открытки, двое других — взять ее под свою защиту, трое — совершить с ними автомобильные прогулки. Кроме того, ей посоветовали приобрести поддельные драгоценности и щенков терьера, а также вкусить любовь ошивающихся тут же молодых негров в белоснежных теннисных рубашках или, сообразно вкусу, изысканно-утонченных лесбиянок. Не потеряв хладнокровия, Матильда сразу же вручила официанту чаевые, и он принял меры к тому, чтобы отразить наиболее сильный натиск. Теперь девушка смогла наконец выпить рюмку перно и оглядеться вокруг.

Бледный бородатый человек за соседним столиком начал рисовать ее портрет; какой-то торговец попробовал вручить ей молитвенный коврик, но торговца прогнал официант. Немного погодя к ее столику подошел юноша и представился: он был бедный поэт. Матильда уже поняла, что остаться одной здесь невозможно, покоя все равно не будет. Поэтому она пригласила поэта выпить с ней рюмку вина. Но поэт попросил заменить вино бутербродом. Матильда заказала ему ростбиф.

Молодого человека звали Жерар. Поев, он прочитал по бумажке два стихотворения, а потом продекламировал еще два наизусть. То были элегии о смерти и увядании, о быстротечности и бессмысленности земного существования. Девушка развеселилась. Поэт, хотя и тощий, оказался великолепным едоком. Матильда спросила, может ли он уничтожить еще один ростбиф. Жерар заявил, что для него это не составит труда и что Матильда понимает поэзию. Но не находит ли она, что человеческая жизнь безотрадна? К чему жить? Жерар съел еще два ростбифа, и его стихи стали еще меланхоличнее. Теперь он принялся обсуждать проблему самоубийства. Что касается его, то он готов в любой момент покончить с собой — разумеется, не сегодня, после столь обильного ужина, а завтра. Матильда развеселилась еще больше. Несмотря на худобу, вид у Жерара был вполне здоровый, он явно проживет еще лет пятьдесят.

— А как же смерть? — спросила она Жерара, перед которым теперь стояла тарелка с сыром. — Что делать, если смерть еще печальнее жизни?

Меланхолично жуя, Жерар ответил вопросом на вопрос:

— Кто знает, может, жизнь дана нам в наказание за те преступления, которые мы совершили когда-то в ином, отличном от нашего, мире? Быть может, наша жизнь и есть ад, и церковники ошибаются, суля нам после смерти адские муки.

— Они сулят нам также и райское блаженство.