Поздний экспресс - Дарья Волкова Страница 4

Он увидел в актовом зале Надежду. На ней было белое платье, он помнит. Абсолютно белое, простое, воздушное. Узкие бретельки, тонкая талия, расклешенная юбка. Темные волосы свободно падают на плечи. Она сильно отличалась от других выпускниц в пышных вычурных платьях и со сложными взрослыми прическами. Словом, когда он ее увидел, его прошило насквозь, от кудрявой макушки до подошв запыленных кедов. Он даже не понял, что произошло. Рядом что-то комментировал Самойлов, а он просто стоял и смотрел на Надьку.

Она на танцполе. Зажигает рок-н-ролл с каким-то хмырем. Зажигают они ярко, что ни говори, на хмыре костюм, закатаны до локтя рукава пиджака и рубашки, галстук, если и предполагался форматом мероприятия, уже утратился. А Надя… босиком. Ну да, на каблуках, наверное, так отплясывать нереально. Им аплодируют стоящие вокруг, она танцует, действительно, зажигательно. Взлетает пенная юбка, и ему кажется, что под ней мелькнули такие же белоснежные трусики.

И он рванулся к ней, неосознанно, не понимая, что будет делать, чего хочет. Но невыносимо было стоять и смотреть, как она вертится с другим… Острое, не оставляющее ни малейшего шанса другим мыслям вмешаться в контроль над телом, желание. Схватить ее, прижать к себе. Спрятать ото всех, унести, утащить далеко, где нет никого, и там… там…

Колька был килограммов на десять тяжелее Витьки. Поэтому и пьян был, наверное, меньше. И секция греко-римской борьбы себя дала знать. И сил хватило. На то, чтобы схватить друга за шиворот, вырвав пару пуговиц на рубашке, потом перехватить поперек груди. И, на ухо, перекрикивая грохот музыки, прокричать:

– Ты куда?! Обалдел?!

Он его выволок потом на крыльцо, и они стояли и молча курили, стрельнув по сигарете у охранника, потому что так-то за ними не водилось подобной привычки.

Виктор тогда решил, что просто пьян, как последняя скотина. Колька с ним согласился. Но протрезветь у Виктора так и не получилось.

Он стал для Надежды всем. Лучшим другом, который и компьютер мог починить, и после вечеринки встретить, и в клуб в последний момент, когда срываются все варианты, можно с собой взять. И поговорить о разном, и кино иногда посмотреть, и… Да что там говорить, она даже к походам по магазинам пыталась его привлекать. Поначалу он соглашался на всё, лишь бы быть с ней. Пока не понял, что происходит, да поздно уже было. Он стал для нее нужным, необходимым. Он стал значить для нее очень много, сделался важной частью ее жизни. Но он так и не стал для Надежды тем, кем стала она для него.

Как его только Колька ни обзывал: «паж», «раб», «карманная собачка». Прав Самойлов был, но Вик уже увяз. Старался сохранять хоть какое-то подобие гордости, но, если вдруг долго не видел ее… то соглашался потом на любой повод для встречи, какой угодно, и терпел. Несмотря на то, что давно уже оглушающе отчетливо понял – он для нее так и остался смешным маленьким очкариком со скрипочкой, привычным другом ее детства.

Квартира встретила Надежду упоительным запахом, который она не смогла сразу опознать. Да и какая разница, это всё равно что-то вкусненькое. Как же хорошо, когда папа дома! А папа дома, и, что самое замечательное, на кухне! Надя подкралась потихоньку, обняла отца сзади, уткнулась носом между лопаток.

– Которое из чад домой пришло? – Отец похлопал ее по руке.

– Привет, пап.

– А, это старший бедовый ребенок. Голодная?

– Конечно! И почему это я бедовый ребенок? – Надя отпустила отца и сунула нос в кастрюлю. – О, драники!

– Не драники, а колдуны. Картошка, мясо, сметана. Очень калорийно…

– И очень вкусно! – закончила за отца Надя. – Я буду. Ой, а тут вот у тебя негритятки такие…

– Первая порция пригорела немножко. Не трогай их, Тихомиров вечером обещал заскочить, ему и скормим. Иди. Мой руки.

Надя скрылась в ванной.

– Дядя Дима придет? – прощебетала она, вытирая руки полотенцем. – О, отлично! – Надя положила себе на тарелку парочку колдунов, щедро полила соусом, подумала и добавила еще один.

– Надежда! Не вздумай троллить Тихомирова!

– А я что? – Надя бросила на отца невинный взгляд, в котором ей не было равных. – Он же о-о-очень… – тут Надя закатила очи, – известный юрист. У кого консультироваться, как не у него?

– Надя! Ну, он же в семейном праве ни бум-бум!

– И что? – пожала плечами дочь, вытягивая свои идеальные ножки. Будь она выше ростом, они перегородили бы половину кухни, но и так отцу пришлось перешагнуть ее конечности. – Он же юрист-международник? Должен соответствовать…

Соловьев буркнул что-то под нос про характер старшей дочери. Надя лишь хмыкнула, ловко орудуя вилкой.

– Пока всё лишь подтверждает, что МГИМО круче МГУ в плане подготовки юристов!

– Я с тобой за твой МГИМО точно спорить не буду. – Отец поднял руки в знак капитуляции. – Наелась? Чай будешь?

Надежда отнесла тарелку в мойку.

– Буду, – кивнула она. – А ты все в депрессии?

– С чего это ты взяла? – удивился отец.

– А то я не знаю! – фыркнула Надя. – Если ты три дня не вылезаешь из кухни, забивая холодильник всякими вкусностями, значит, точно на душе у тебя неспокойно.

– Доченька моя… – Отец поставил под струю воды грязную тарелку, вымыл ее и положил в сушилку. Он вытер руки кухонным полотенцем и перебросил его через плечо. – Пора бы знать – мужчины моего возраста, таланта и известности в депрессию не впадают. Это моветон.

– Да? – Надя приподняла бровку. – А как это называется, если ты постоянно торчишь на кухне и готовишь столько, что и вдесятером не съесть? Депрессуешь, mon papa, сознайся!

– Это не депрессия, а творческий поиск. Мне пришла в голову одна идея… И я имею основания полагать, что она повергнет в шок наших критиков от фотодела.

– Ну и что? – пожимает плечами Надя. – Тебе что, в первый раз, что ли, общественность шокировать?

– Не в первый, – улыбнулся отец. – Я просто размышляю над тем, как это сделать поболезненней.

– Старый провокатор! – Надя засмеялась и обняла отца.

– Эй! – возмутился тот. – Я еще не стар!

– Ты суперстар! – Надя чмокнула отца в щеку. – Спасибо, папуль, все было гениально вкусно, как всегда. Твои колдуны – мечта!

Всё-таки у нее самый лучший на свете papa!

Солнце упорно прорывалось сквозь плотно сомкнутые ресницы.

Грех жаловаться, Виктор сам решил поставить кровать к окну. Он приоткрыл глаза, сощурился. А он и не жалуется. Друзья считали его извращенцем, но ему нравилось просыпаться от того, что в лицо светит