Тобой расцвеченная жизнь (СИ) - Евгения Бергер Страница 4

Я вздернула подбородок и молча прошла мимо, всем своим видом являя эталон стойкости, коим на самом деле не являлась — внутри у меня все кипело и клокотало, как в жерле огнедышащего вулкана.

Только около автомобиля я наконец обернулась, чтобы в последний раз посмотреть на Патрика… Если бы он оказался холодным и отстраненным, я бы еще смогла сдержаться, в этом я точно уверена, только он не был ни холодным, ни отстраненным: его нижняя губа подрагивала, и весь он словно скукожился и пожух, наподобие иссушенного виноградного листа — я не сдержалась и бросилась к нему сломя голову. Даже «железные наручники» худосочного не смогли удержать меня…

Я налетела на него с такой отчаянной скоростью, что парень едва удержался на ногах, и мы обнялись. Теперь уж я снова рыдала, и мне было все равно, что злобная фрау Штайн стала свидетельницей моей очередной слабости. А Патрик гладил меня по волосам…

— Ну все, хватит! — безапелляционно провозгласила фрау Цоттманн, и Худосочный снова вцепился в меня, отрывая мое тело от Патриковой груди. Ему это удалось не сразу, но он справился… с четвертой попытки.

Потом меня поволокли к автомобилю… снова. Втиснули на заднее сидение и захлопнули дверь. Я прижалась носом к стеклу и видела, как по лицу Патрика тоже бегут слезы — уверена, если бы не рука его матери, лежащая на предплечье сына, Патрик бы не отпустил меня тогда…

Он был по-своему, но привязан ко мне. Однако рука на предплечье удержала его…

… А теперь я стою здесь после девяти лет, минувших с того солнечного, но такого грустного дня, и картины прошлого обступают меня, пробуждая давно забытые чувства и воспоминания, от которых у меня вновь перехватывает дыхание.

Дверь Патрикова дома хлопает, и я спешу укрыться за кустом рододендронов, которые в этом году особенно хороши. Я знаю, что он не узнает в нынешней Еве Мессинг той девчонки с зареванным, перекошенным страданием лицом, которая так отчаянно цеплялась за него в далеком прошлом, но все равно предпочитаю не рисковать…

Я еще не готова снова посмотреть ему в глаза.

2 глава

Иногда мне казалось, что мама не просто ушла, бросив меня, нет, иногда мне представлялось, что она забрала прежнюю Еву Мессинг с собой, а вместо нее оставила иную версию Евы — ее предательство сильно отразилось на мне, я стала другой. Озлобленной и понурой…

Помню, как полагала, что будь я изначально такой вот несносной девчонкой, какой стала после ее ухода — мама бы и вовсе не бросила меня, она бы забрала меня с собой, не посчитала бы, что я достойна лучшего… Не написала бы своего коронного «читай книжки и не скучай по мне»! А так…

А так она каждый раз видела осуждение в моем взгляде, каждый раз, когда мы перебирались к очередному ее «другу» с сальным взглядом и накачанными мышцами… я каждый раз, сама того по-детски не осознавая, осуждала ее образ жизни, и потому, должно быть, мама решила избавиться от меня. Именно так я и думала долгие годы…

А еще мне хотелось отомстить: найти Ясмин Мессинг и выплюнуть ей в лицо все свои обиды и злые слова, копившиеся во мне годами, окатить ее потоком брани, выученной как бы поневоле, и заставить ее просить у себя прощение…

Верно говорят, месть выжигает, и я бы выгорела дотла, не встреться на моем пути Луиза Гартенроут: ее семья была третьей по счету, рискнувшей взять меня на воспитание — она приручила дикий огонь, полыхающий в глубине моего сердца и даже больше: заставила его потухнуть.

Помню, как впервые увидела ее расцвеченные ранней сединой волосы, отливающие серебром в свете льющегося в окно солнечного света — она сидела у швейной машинки и строчила один зигзагообразный шов за другим… Она работала над юбкой для Каролины, своей родной дочери.

— Я не стану….

Жжжжжжжжжжжжжжж…

— Даже не думайте, что…

Жжжжжжжжжжжжжжж…

— Да вы хоть сами слышите, что…

Жжжжжжжжжжжжжжж…

На каждое мое строптивое замечание или вызов она отвечала нажатием педали швейной машинки, которая как бы отсекала ее да и меня тоже от всего окружающего мира — этот звук слишком походил на жужжание пчелиного роя или на проливной дождь в тропическом лесу: в конце концов он зачаровал меня настолько, что Луиза однажды сказала мне:

— Хочешь подрубить этот шов? Уверена, у тебя получится. — И я согласилась…

Тогда она сшила мне голубой сарафан: не тот, что сейчас на мне, другой, почти точную копию этого. Но вся правда в том, что своими сметочными, обметочными и потайными швами она «залатала» дыру в моем сердце и заставила взглянуть на мир другими глазами.

Мне очень ее не хватало эти последние полгода…

А все это время я живу в Виндсбахе… снова. Вернулась сюда однажды поздним вечером с одной-единственной сумкой с вещами и пакетом с кактусом… Была зима, и серые, освинцованные облака, казалось, давили прямо на верхушки высоких сосен, пригибая их к самой земле — шел снег. Помню, я поежилась и на мгновение пожалела, что поддалась порыву снова увидеть город своего детства… Хотя сам ли город желала я видеть, это тогда оставалось загадкой даже для меня самой.

Это сейчас я знаю точно: нет, не город манил меня все эти годы, далеко не он — память о Патрике, плачущем и утешающем меня, вот что неотступно преследовало и манило меня одновременно.

Я хотела увидеть его…

Хотела узнать, каким он стал…

Чего добился…

Счастлив ли… без меня? Глупость несусветная, я знаю, но детские впечатления и фантазии подчас настолько живучи, что изжить их оказывается сложнее, чем выкорчевать столетнее дерево, проросшее корнями глубоко в землю.

В первые дни после своего возвращения я первым делом озаботилась поиском жилища и сняла небольшую однокомнатную квартирку на окраине Виндсбаха: окнами она выходила на хвойный лес с редкими вкраплениями берез и папоротника, и эта идиллическая картина странно успокаивала и умиротворяла меня — особенно после тяжелого трудового дня, когда ноги, бывало, буквально гудели от перенапряжения, а работала я тогда разносчицей газет: целый день таскала по городу тележку с разномастной рекламой, которая многим нужна была так же как