Галина Врублевская - Завтра мы будем вместе Страница 40

В ответ на Машкину тираду я призналась и ей, что беременна и что старпом как мужчина мне не нужен.

Тут обсуждение перешло в новое русло: кто отец ребенка и что я собираюсь делать с ребенком — оставлять или избавляться.

Маша обсуждала возможные выходы вполне профессионально. Она сказала, что если срок мал, то можно сделать кое-какие расслабляющие мускулатуру уколы и избавиться от беременности.

Вспомнила известные ей примеры из своего опыта, в том числе собственного: моторист ее был женат и даже не обещал оставить семью. Я не могла принять решение. С одной стороны, ребенок мог бы стать обузой, и появление его на свет автоматически порождало много проблем. Но с другой…

Возможно, беременность глушила мой рассудок, и инстинкт продолжения рода брал верх. Я уже начала испытывать любовь к этому живому комочку, зреющему под моим сердцем. Я погладила свой живот, еще плоский и мускулистый.

Наш сухогруз уже неделю шел вдоль берегов Африки. Невозможно было скрыться от палящего зноя стоящего в зените солнца. На палубе оно пробиралось сквозь кожу, выгоняя из нее литры пота.

Камбуз являл собою душную парилку, кондиционеры то и дело ломались. Я чувствовала себя чертовски скверно: есть не хотелось, только пить, пить. Но тепловатая безвкусная вода не утоляла жажды. Я стала замечать по утрам отеки под глазами: ямка, вдавленная пальцем в щеку, исчезала не вдруг. Маша сказала, что виной тому беременность. Почки не справлялись с двойной нагрузкой: развитием ребенка и изнуряющим водоворотом влаги в организме.

И однажды случилось непоправимое. Я кипятила на плите молоко и, как это часто случалось со мной, прозевала его. Увидев вздыбленную белую пену, я метнулась к огромной кастрюле и резко сместила ее к краю плиты. Тут же почувствовала сильную боль в животе. Я согнулась пополам, и все закружилось перед моими глазами. На какое-то время я потеряла сознание. Когда я очнулась тут же, на полу камбуза, я увидела над собой встревоженное лицо Маши, а за ним — растерянную физиономию моего шефа Завьялова. Оказалось, именно он обнаружил меня на полу и вызвал помощь. Маша сделала мне какой-то укол, и мне стало немного лучше. Но тут я почувствовала, что подо мной растеклась горячая лужица крови. Мне стало неловко перед Завьяловым.

— Ну что уставился, — превозмогая боль, прошипела я. — Уйди, Завьялов, прошу тебя.

Тут я почувствовала сильный толчок в пояснице, затем резкий спазм внизу живота выплеснул новую порцию крови. Следом комок тошноты подкатил к горлу, и меня вырвало. Теперь мне было не до Завьялова. Сквозь затуманенное сознание я слышала звуки какого-то мельтешения вокруг, чьи-то голоса, команды. Потом сильные мужские руки приподняли меня и уложили на носилки. Я плыла на носилках по каким-то коридорам, и совсем невообразимо меня поднимали по трапу: мне казалось, что вот-вот меня уронят. Медблок находился на верхнем ярусе надстройки.

Наконец меня переложили на медицинский топчан, и матросы ушли. Вскоре появился и молоденький врач. Его с трудом отыскали. Он плескался в душе и не подозревал, что срочно нужна его помощь. Теперь он быстро осмотрел меня и поставил диагноз: внематочная беременность. Учитывая непрекращающееся обильное кровотечение, он объявил, что мне необходима маленькая операция.

— А как же ребенок? — слабым голосом спросила я.

— Девочка, твоя жизнь в опасности, — строго изрек врач.

Маша уже звякала в соседнем операционном блоке какими-то инструментами, готовя все необходимое для хирургического вмешательства. Врач насвистывал себе под нос какую-то мелодию, что, как ни странно, успокоило меня: не будет же он свистеть, если дело серьезное. Спустя полчаса они оба помогли мне подняться и переместили на операционный стол.

— Лучше бы гинекологическое кресло, — буркнул в пространство врач, — ну да ладно, справимся.

Маша сделала мне обезболивающий укол в вену, и я тупо и спокойно расслабилась. Теперь не было ни боли, ни страха. И я наблюдала за всем происходящим с равнодушием стороннего наблюдателя.

Все так же беспечно насвистывая, врач начал операцию. Маша помогала ему: и не только подавала инструменты, но и подсказывала какие-то действия.

Видимо, врачу не часто приходилось проделывать такие манипуляции с женщинами, которых на корабле — раз-два и обчелся. А Маша после училища два года работала в женской консультации, так что все складывалось хорошо. Операция завершилась благополучно. Я, устав от перенесенных событий, заснула. Спала я, кажется, недолго, но меня мучили нескончаемые кошмары: какое-то кораблекрушение и пожар на судне. То и другое сразу. Неудивительно — я ведь уже столько времени в море.

Страшным и удивительным было другое. Все тонущие и гибнущие не были членами этого экипажа.

Там, в пучине океанских волн, молили о помощи мои давние знакомые. Волна захлестывала голову Юрки, держался за скользкое бревно дядя Гриша из техникума, летел с высокой мачты головой вниз капитан Островский. А из огня, бушующего на судне высунулась обугленная, но живая бабуля и поманила меня крючковатым пальцем. Я в испуге проснулась. Мне было очень жарко, во рту пересохло, грудь и спина, напротив, были в поту. Я застонала: пить, пить. Тут же рука Маши с кружкой приблизилась к моим губам. Я, стуча зубами о край, сделала несколько глотков. Маша вытерла мне салфеткой губы, промокнула пот со лба.

— Да ты вся горишь! — охнула она.

Она засуетилась, сунула мне градусник под мышку, затем достала его и снова охнула. Тут же побежала за врачом.

Вначале рядом со мной были врач, Маша и старпом Царев, но потом они куда-то делись, а комнату заполнили чужие странные люди. Какие-то инквизиторы с факелами, палач в капюшоне, а рядом с ними — и вовсе нелюди: рогатые черные существа на двух ногах угрожали мне, кололи пиками, кричали. Сколько времени прошло, я не знаю. Временами я приходила в сознание, но было мне так же плохо. Маша едва успевала менять подо мной пеленки, пропитанные кровью. Неожиданная мысль, что я скоро умру, охватила меня: так рано, так и не узнав жизни, не успев насладиться ее радостями, и ничего, даже ребенка, не оставив после себя на этой земле.

Пока я умирала и воскрешалась вновь, на корабле приняли решение: связаться с ближайшим портом и просить местные власти принять меня.

Об этом между приступами мне сообщила Маша.

Она же первая объявила, что договоренность есть и скоро мне предстоит высадиться на сушу. Мы подплывали к острову Занзибар, где по плану у нас стоянки не было, но пришлось сделать вынужденный заход в порт. Меня вынесли на носилках на палубу, растянув надо мной тент: солнце палило сильнее прежнего. Судно встало на рейде, бросив якорь в портовой гавани. Вскоре к нашему судну, урча мотором, приблизился катер. На борт поднялись представители местной власти: полиция, таможенная и карантинная службы. Светлая униформа, надетая на пограничниках, еще сильнее подчеркивала темный цвет их кожи. Врач карантинной службы внимательно осмотрел меня, сделал какие-то пометки в своем блокноте и отдал приказ перенести меня на катер. Царев тем временем передал другому чернокожему мужчине мои документы (документы Гали Поваровой). Я была так измучена приступами горячки, что мое лицо потеряло все присущие ему черты. Сейчас я не походила даже на собственное фото: бледная, с застывшей гримасой боли, со слипшимися от пота, почти прямыми волосами, с острым, обтянутым серой кожей носом. Так что ничего подозрительного таможенник в моем облике не увидел. К тому же для них все белые — на одно лицо, как и для нас негры.