Джейн Грин - Хочу ребенка! Страница 40

Жуть какая. У меня уже могла бы быть двенадцатилетняя дочь. Я постоянно вижу таких женщин. Женщин моего возраста с неизменно загнанным и из мученным взглядом, которые толкают перед собой коляски, объясняют что-то годовалым малышам, а их раздраженные двенадцатилетние дочки отчаянно же лают вырасти и вырваться на свободу.

Дети всегда были для меня чем-то чуждым. Как только я увижу магазин «Мама и малыш» на той стороне улицы, по которой иду, тут же отвожу глаза. Так называемые «милые» рекламки с младенцами и их попками никогда меня не умиляли, это всего лишь циничная манипуляция эмоциями, и, к счастью, у меня отсутствует врожденный материнский инстинкт.

Меня не интересуют младенцы и разговоры о младенцах. Я могла бы сказать, что дети не имеют никакого отношения к моей жизни, но, к сожалению, мне пришлось с ними столкнуться. Каждый раз, когда мне звонит подруга и сообщает, что беременна, она, очевидно, ожидает, что я запрыгаю от радости, но на самом деле я не понимаю, чему тут радоваться.

Ведь теперь ее можно вычеркнуть из списка друзей, кому посылаешь рождественские открытки. Теперь я точно знаю, что произойдет. Более деликатные подруги во время беременности все еще будут продолжать видеться со мной и даже пытаться поддержать нормальную беседу. Мы будем говорить о работе, друзьях, жизни и мужчинах, хотя необязательно в такой последовательности. Возможно, я спрошу, как они себя чувствуют, они ответят «нормально», и на этом мы остановимся. Но менее чувствительные будут весь вечер сидеть и рассказывать о своих УЗИ, думая, что мне это безумно интересно. Неужели они думают, что меня захватывают истории об утренней тошноте и развлекательные анекдоты об опухших ступнях, которые они придумали, чтобы их вообще можно было слушать? Я буду готова повеситься от рассказов о беременности и младенцах, интерьере детской, и мысленно отсчитывать минуты, и гадать, как скоро можно уйти и не показаться невежливой.

Хотя к тому времени мне уже будет все равно, если меня посчитают грубиянкой.

Но независимо от деликатности подруги финальный исход всегда одинаков. К рождению ребенка вы посылаете непременную открытку и цветы, а потом наносите обязательный визит. Сидите и чуть не рыдаете от скуки, пока молодая мамаша тискает вопящего младенца, и делаете вид, что вам интересно, в то время как она пересказывает впечатления о родах в сотый раз за неделю.

Домой вы возвращаетесь с ощущением утраты, потому что неважно, как близки вы были с подругой, вы понимаете, что больше ее никогда не увидите. Теперь у вас нет ничего общего, поскольку вас не интересуют дети, а подругу с данного момента не интересует на стоящая жизнь.

Я вздрагиваю при одной мысли об этом.

Мои подруги (те, у кого нет детей), изображая из себя психологов, утверждают, что я пытаюсь защититься от боли. Для меня обязательства и дети связаны с моими родителями, а родители ассоциируются с болью, которую я испытала, когда отец нас бросил. Они говорят, что я не хочу выходить замуж и иметь детей, потому что боюсь.

А я говорю, что не хочу иметь детей, потому что у меня есть дела поважнее.

Дело не в том, что у меня было ужасное детство и кошмарные родители, поэтому я не хочу, чтобы с моими детьми случилось то же самое. Конечно, в первый год пришлось несладко. Моя мать была, мягко говоря, опустошена. Когда она плакала, я приносила ей бумажные салфетки и сворачивалась калачиком рядышком, на диване, поглаживая ее по голове, потому что так она делала, когда мне было грустно, а я не знала, как еще ее утешить.

Потом она стала плакать все реже и реже, и вскоре у нее появились друзья, ни один из которых не задерживался надолго, но, по крайней мере, они заставляли ее улыбаться.

– Он тебе не «дядя», – говорила мама, когда я спрашивала, почему подружкам разрешалось называть друзей их мам «дядями», а друг моей мамы был для меня просто Бобом.

Или Майклом. Или Ричардом. Теперь, конечно, я понимаю. Она не хотела замуж. Не хотела серьезных отношений. Все это мы уже проходили, повторяла она с беззаботным смехом. Ей хотелось развлечений. Хотелось ощущать себя красивой, чтобы к ней относились по-человечески. Естественно, секс тоже играл роль, но в основном она жаждала внимания. И когда чувствовала, что внимание мужчины ослабевает, прощалась с ним.

Поэтому слово «дядя» включало в себя близость и постоянство, которого она не хотела и в котором не нуждалась. Близость и постоянство, которым не суждено было появиться, хотя некоторые из ее друзей были очень милыми. Помнится, мне особенно нравился Боб. Очевидно, он полагал, что путь к сердцу матери лежит через ее ребенка, и, благодаря Бобу, у моих кукол было больше кукольной косметики, чем у всех моих подружек, вместе взятых. Более того, это была настоящая косметика, и мы с подружками тоже могли краситься.

Чем старше я становилась, тем крепче росла моя привязанность к матери. Некоторые говорят, что это ненормально, что между родителем и ребенком должны существовать границы, но мне нравилось, что я могу называть ее Вив, и она не против; что она берет мои мини-юбки, а я – ее индийские шаровары; что когда я решила в пятнадцать лет начать принимать противозачаточные таблетки (не потому, что я занималась сексом, а потому, что надеялась заняться им в скором будущем), человеком, который сопровождал меня в клинику планирования семьи, оказалась моя мать.

Я была в восторге оттого, что после свиданий, тем же вечером или наутро, мы садились на диван и обсуждали все в деталях, вместе хихикали, пили водку с тоником, когда нам было хорошо, и съедали по гигантской шоколадке с изюмом и орехами, когда нам было плохо.

Сейчас она живет в Льюисе. Она все еще одна. И иногда мне кажется, что ей пора устроить свою жизнь. Не потому, что она несчастна, а потому, что с возрастом все тяжелее жить в одиночестве, и потому, что она заслуживает быть с человеком, который бы о ней позаботился. Но у нее есть друзья, собака и теперь – партии в бридж, и она утверждает, что больше в жизни ей ничего не нужно. О, и я, конечно, поэтому она и приезжает повидать меня на выходные.

– Выкладывай, партизан, – я устроила Вив экскурсию по квартире в Белсайз-парк (на это ушло пять минут), после чего она утащила меня в центр прошвырнуться по магазинам.

На остановке Свисс-Коттедж мы запрыгнули в автобус и поехали по Веллингтон-Роуд в «Селфриджес», универмаг, более известный как «Мекка», по крайней мере, для моей матери.

– Что выкладывать?

– Я уже видела твою квартиру, поняла, что тебе нравится жить в Лондоне, знаю все о твоей работе, но ты не сказала ни слова о личной жизни.

– Какой личной жизни? – мрачно бормочу я, по тому, что-что, а личная жизнь у меня совсем не ладится.