Вирджиния Эндрюс - Долгая ночь Страница 40

– Она не может помочь себе, – сказала Лоуэла. – Теперь все в руках Господа.

Я посмотрела на Лоуэлу, потом на Евгению, и страх потерять любимую сестру сковал холодом мое сердце. Боль в груди была такой сильной, что, казалось, я умру здесь рядом с кроватью Евгении. Ее грудная клетка снова поднялась, но на этот раз тяжелее, чем раньше, и из горла Евгении послышался какой-то странный хрип.

– Я пойду за доктором, – сказала Лоуэла и выбежала из комнаты.

– Евгения, – сказала я, поднимаясь с колен и садясь рядом с ней на кровать, как раньше. – Пожалуйста, не покидай, меня. Пожалуйста.

Я прижала ее ладонь к своему лицу и раскачивалась взад-вперед. И вдруг улыбнулась и рассмеялась.

– Я расскажу тебе, что произошло со мной в школе, как Нильс Томпсон защитил меня. Ты же хочешь узнать, правда? Правда, Евгения? Догадываешься, что? – шептала я, наклонившись к ней. – Мы с ним снова ходили к волшебному пруду. Да, мы целовались и целовались там. Ты же хочешь услышать все об этом, правда, Евгения? Правда?

Я услышала, как вошли доктор Кори и папа. Грудная клетка Евгении опустилась, и снова донесся хрип, только в этот раз у нее открылся рот. Доктор Кори ощупал горло Евгении и приоткрыл ей веки. Я взглянула на него, когда он, повернувшись к папе, покачал головой.

– Мне очень жаль, Джед, – сказал он. – Она умерла.

– Не-е-е-т! – закричала я. – Не-е-е-т! Доктор Кори закрыл Евгении глаза. Я кричала еще и еще. Лоуэла, обхватив меня руками, подняла с кровати, но я ничего не почувствовала. Мне казалось, что я улетаю куда-то с Евгенией, легкая, как воздух. Я посмотрела в сторону двери, чтобы увидеть маму, но ее там не было.

– Где мама? – спросила я Лоуэлу. – Где она?

– Она не может вернуться сюда, – сказала она. – Она убежала в свою комнату.

Я затрясла головой, не веря этому. Почему она не хочет побыть с Евгенией в ее последние мгновения жизни? Я перевела взгляд на папу, который стоял, уставившись на тело Евгении. Он не плакал, хотя губы его дрожали. Его плечи поднялись и резко упали, затем папа повернулся и вышел. Я взглянула на доктора Кори.

– Как это могло случиться так быстро? – закричала я. – Это несправедливо.

– У нее часто поднималась высокая температура, – сказал он. – Она часто простужалась. У нее было слабое сердце, а все болезни давали сильные осложнения. – Он покачал головой. – Теперь тебе, Лилиан, нужно быть сильной, – сказал доктор Кори. – Твоей маме сейчас нужна опора.

Но именно сейчас я меньше всего беспокоилась о маме. Мое сердце так разрывалось от горя, что я не могла заботиться о ком-либо еще, кроме своей сестренки. Я смотрела на нее, ссохшуюся от болезни, маленькую и хрупкую, в этой своей большой и мягкой кровати, и все, что мне оставалось, это вспоминать ее смех, глаза, восторг, когда я вбегала к ней в комнату после школы, чтобы рассказать о событиях дня.

Странно, думала я, раньше мне не приходило в голову, что Евгения нужна была мне так же сильно, как и я ей. Выйдя из комнаты Евгении, я вдруг поняла, какой безнадежно одинокой стала. У меня нет больше сестры, с которой я могу поговорить, рассказать о своих тайнах, нет никого, кому я могла бы довериться. Евгения, живя моими ощущениями и поступками, стала частью меня, и теперь эта часть умерла. Ноги несли меня наверх по ступенькам, но я их не чувствовала. Мне казалось, что меня несет по воздуху ветер.

Дойдя до площадки и повернувшись, чтобы пройти к себе, я подняла голову и увидела Эмили, стоящую в тени. Она вышла вперед, прямая как статуя, сжимая в руках библию. Ее пальцы казались белыми как мел на фоне темной кожаной обложки.

– Она начала умирать с того дня, как ты взглянула на нее, – проговорила Эмили. – Темная тень твоего проклятья упала на ее хрупкую душу и утопила ее в том зле, которое было принесено в этот дом вместе с тобой.

– Нет! – закричала я. – Это неправда. Я любила Евгению. Я любила ее больше, чем ты могла любить кого-нибудь, – кричала я в ярости, но она оставалась непоколебимой.

– Посмотри на Библию, – сказала она. Эмили так пристально уставилась на меня, словно хотела загипнотизировать. Она подняла Библию, обратив ее в мою сторону. – Здесь те слова, которые отправят тебя обратно в ад, слова, которые будут стрелами, жалом, ножами для твоей дьявольской души.

– Оставь меня в покое! Я не дьявол! Нет! – закричала я и бросилась бежать от нее, от ее осуждающих глаз и слов, полных ненависти, от ее каменного лица, костлявых рук и тела. Я вбежала в свою комнату и захлопнула за собой дверь. Затем я упала на кровать и плакала.

Тень Смерти нависла над Мидоуз и, как плащом, укрыла наш дом. Рабочие и слуги, Генри и Тотти, – все были подавлены. Стоя или сидя, они молились, склонив головы. Каждый, кто знал Евгению, плакал. Весь остаток дня я слышала, как люди приходили к нам в дом и уходили. Смерть, как впрочем и рождение, вызывает вспышку активности на плантации. В конце концов я поднялась и подошла к окну. Даже птицы казались подавленными и печальными, они сидели на ветвях магнолий и кедров, как часовые, охраняющие некую священную землю.

Я стояла у окна и наблюдала, как наступающая ночь, подобно летней грозе укрывает тенью каждый уголок. Но на небе были звезды, множество звезд, которые сияли ярче, чем всегда.

– Они приветствуют Евгению, – прошептала я. – Это из-за ее добродетели они так ярко сияют сегодня вечером. Хорошенько позаботьтесь о моей маленькой сестренке, – просила я небо.

В дверь постучали, и вошла Лоуэла.

– Капитан… Капитан – уже за столом, – сказала она. – Он ждет всех, чтобы произнести какую-то особенную обеденную молитву.

– Кто может есть? – закричала я. – Как они могут думать о еде в такое время?

Лоуэла не ответила. Она прижала ладонь ко рту и, отвернувшись на мгновение, чтобы собраться с силами, снова взглянула на меня.

– Вам лучше спуститься вниз, мисс Лилиан.

– А как насчет Евгении?

– Капитан вызвал людей из похоронного бюро, которые оденут Евгению в ее комнате, где она и будет лежать до похорон. Утром придет священник, чтобы произнести отходную молитву.

Не умывшись и не приведя себя в порядок, я последовала за Лоуэлой вниз в столовую, где я увидела маму, одетую в черное с лицом бледным, как белый лист бумаги, и закрытыми глазами. Она медленно раскачивалась на стуле. Эмили также была одета в черное, и только папа не переоделся. Я села на свое место.

Папа склонил голову, мама и Эмили сделали то же самое. Я также склонила голову.

– Всевышний, мы благодарим тебя за твои благодеяния и надеемся, что ты примешь нашу дрожайшую покойную дочь в свое лоно. Аминь, – быстро сказал он и принялся за картофельное пюре. Я в изумлении открыла рот.