Эллина Наумова - Постель и все остальное Страница 40

Арсений шагнул к настороженно следящей за ним Галке:

– Александр все знал? Считал тебя больной, прощал, но ревновал и медленно свихивался?

Она неправильно расценила автоматический шаг, метнулась навстречу и не столько обняла, сколько впилась в него. Однако, когда он крепко взял ее за запястья и стал разжимать руки, неожиданно легко поддалась и чуть отступила. Женщина, без усилия соединив инстинкт с интеллектом, охотилась на мужчину. Но он еще надеялся спастись.

– Я старалась, чтобы знал поменьше. Но в мужском сообществе трепа больше, чем в женском. Сколько вокруг доброхотов. И все норовят открыть мужу глаза. Спешат осудить неверную жену. Особенно те, кто подкатывался ко мне с непристойностями и был послан.

«А что, есть такие, кому ты не дала?» – чуть не спросил Арсений. Но понял, что, разумеется, есть, слишком она молода и красива, и промолчал. Галка снова решилась напасть:

– Тебе известно, что я не ложусь в постель без любви. Не теряй времени. Тебя смущал только Александр. Он самоустранился. Ни тело его, ни тень здесь больше не появятся.

– Я переломался без тебя, – глухо сообщил Арсений.

– И молодец, сильный. А вот попробуешь разок и снова подсядешь.

– Я хотел о друге поговорить.

– Поздно. И не со мной. Твой друг включил меня в общую рассылку. Ни строчки лично.

– Галка, ты его убила.

– Прекрати. Последнее время я освобождала его, предлагала развестись.

Она протянула к нему руки, и они обнажились до плеч. Потом медленно стала приближаться. И эта сцена была гораздо безобразнее той, что разыгралась на прощание у Арсения, когда она сдирала с себя тряпки и бросалась на него. Он озверел от ненависти и жаждал пристукнуть Галку суровой высокоморальной отповедью. И никогда его возмущение не свернулось бы в границы, за которым живет прощение, хоть объяви ее невменяемой целый психиатрический институт. Но как-то странно заряженный сегодняшней Ириной и многолетней давности Татьяной, он ощущал в себе борьбу жалости с брезгливостью. Галка подошла вплотную, прижалась боком, разрез от талии разошелся. Арсений не мог двинуться с места, не свалив ее на пол. «Дрянь бездушная, чудовище похотливое», – кипел он, чувствуя, что возбуждается, и понимая, что ее обнаженное, увлажненное потом бедро тоже это знает. С трудом оторвал от себя неукротимое, омерзительное и прекрасное существо и прохрипел:

– Если тебе поможет опомниться только секс, обзвони других любовников. А меня уволь. Я не могу.

– Трус! Импотент несчастный! – завопила она. – Хочешь быть порядочным по отношению к трупу? А на меня, живую, плевать?

– Б…дь, – впервые сказал он в глаза женщине. – Извращенка. Допускаешь, что сознание мужа наблюдает за тобой из-под потолка, и распаляешься все больше.

– Да, пусть любуется, сволочь, козел рогатый, пусть ничего не может мне за это сделать, пусть, наконец, и ему будет больно, – со зловещей радостью подхватила идею она.

– А ну тебя! Разбирайся сама и с мертвыми, и с живыми, – сказал он.

Кинул на стол пачку денег и направился в прихожую.

– Ты, благодетель хренов, поддержал семью усопшего, да? Я дарила тебе право первой ночи. А сейчас сюда начнется паломничество. И мне будут навязывать утешение в спальне и балдеть от острых ощущений. И я принципиально заплачу за эти ритуальные услуги мне, полуживой, твоей матпомощью! Не жалко? – кривлялась Галка, догнав его и схватив за рукав.

Он остановился и опять же впервые в жизни ударил человека по лицу. Подростковые драки не в счет: вряд ли мятежные сгустки гормонов и глупости можно считать людьми.

Собственно, с этого ему и нужно было начинать, чтобы прекратить ее истерику. Но лучше поздно, чем никогда. Галка охнула, посерела и заплакала. Арсений хлопнул дверью, не ведая, что незримые психиатры неслышно ему аплодировали. Прав был, не взяв то, что норовило плохо лечь, и вернув болезненной пощечиной в физическую реальность.

Как он пересек двор и поднялся на свой этаж, Арсений не запомнил. Громадная волна, поднявшаяся в нем, быстро опала, нет, провалилась в тартарары. И воцарилась пустота. Наверное, такая же, о какой писал перед роковым выстрелом друг. Арсений понял, что должен спасаться. Выпил стакан коньяка глотками, бездумно слоняясь из угла в угол. И вдруг то, из-за чего он пришел к Ирине в понедельник, не уволив ее сразу ко всем чертям, вновь овладело им. Оно не сформулировалось, не разъяснилось, но властно, темно и жарко почувствовалось. Ему до сих пор нужна была эта женщина. Он не имел представления зачем. Но схватил со стола телефон.

– Татьяна? Здравствуйте. Это Арсений, к которому семь лет назад вы проникли через балкон. Эти обстоятельства дают мне право звонить? Я хотел бы с вами встретиться. Сейчас. Вы не откажетесь где-нибудь поужинать?

– Здравствуйте. Приключения вроде моего балконного не забываются. А после звонка вашего папы я уже ничему не удивляюсь. Послушайте, Арсений, чтобы идти в ресторан, мне надо одеваться, краситься. Плюс дорога туда и обратно. И уже восемь, а завтра первый рабочий день на новом месте. Если у вас неотложное дело, приезжайте сами. Лоджии у меня нет, на окнах решетки, но через дверь милости прошу.

– Спасибо. Куда ехать?

Оказалось, через полгорода. От своей машины и такси вечером проку не было. Да и не садился он за руль хмельным. Оставалось метро. Арсений давно в нем не был и не поверил бы, что вновь отправится туда за малоприятными ощущениями скученности и какой-то безысходности. Только охота пуще неволи, и подземкой ее не испугаешь.

Глава 9

В то утро, когда Арсений давал себе унылое обещание не вызывать Ирину, чтобы ненароком не повторить номер на столе, она ощутила все сомнительные прелести желания ввалиться к нему в кабинет, столкнуться с ним в лифте или хотя бы позвонить в обеденный перерыв из кафе. Давненько с ней такого не было, то есть на работе – никогда. К вечеру она настолько устала давить святые любовные порывы, что, встреться с ней Арсений в коридоре, шарахнулась бы и отползла от безвинного садиста и палача. Но житийствующий вдали от коллектива начальник на ее сухие, зудящие глаза не попался. На улице она опять испытала жажду увидеть его и собралась подкараулить на выезде из подземного гаража. Но сразу запрезирала себя. Тогда, собрав обломки женской гордости, Ирина направилась домой, твердя, что выбросит их обязательно, но не в ближайшую к их конторе урну, а возле своего подъезда.

Отныне она знала, что, влюбившись в Арсения, как альпинистка, начала карабкаться по горному склону. Прежде казалось, что движется по пересеченной, но равнинной местности от дерева к дереву. Издали красивое, мощное, а приблизишься – ни от зноя, ни от ливня не спасает. Изволь гулять до следующего. Но вот дышать стало трудно, в горле пересохло, в ушах забухали молотки, отблески ледников ослепили, а руки и ноги затряслись от напряжения. Значит, шла вверх. Тут ее будто по лицу ударили. Чувство, которое вызвал в ней Арсений, и есть вершина? Та самая, где благоговейно укрепляют флаг родины, откуда в эйфории преодоления и достижения озирают немыслимо прекрасную землю и еле сдерживаются, чтобы не шагнуть прямо в космос? Не может быть! Тогда все россказни про любовь – ложь неврастеников, себялюбцев с фантазией. Они выдумывали любимых, которые соответствовали масштабу их неуемной гордыни. А в реальности были обычными людьми.