Барбара Брэдфорд - Так далеко, так близко... Страница 41

– Не обязательно, – возразил Джек, – это может быть любая другая женщина.

– Да, но как он смотрит на нее, а она на него! – Вивьен поставила стакан и встала. – Простите, я оставила сумку в холле.

Когда она ушла, я сказала:

– Может, Вивьен нащупала что-то существенное.

Джек пожал плечами.

– Возможно.

– Вернувшись с сумкой, Вивьен вынула оттуда экземпляр «Пари Матч» и черно-белое фото.

– Патрик помог мне добыть этот старый номер и сделал принт с фотографии. Если эта пара не влюблена друг в друга, значит, я ничего не смыслю в человеческих чувствах, – заключила она, протягивая мне газету и фото. Сначала я посмотрела на снимок. Там был мой отец, казавшийся невозможно красивым в своем вечернем пиджаке. Слева – двое мужчин, справа – женщина. Она смотрела скорее на него, чем в объектив, а он – на нее. Они никого не видели, кроме друг друга, и чувства их были совершенно очевидны. Как ни противно было мне признаваться самой себе, но Вивьен не ошиблась насчет этих чувств. У обоих был влюбленный вид.

Джек, наклонившийся над моим плечом, сказал.

– Она ничего. Похожа на кого-то. Не помню, на кого. Так скажи же нам, Вив. Кто она такая?

Прежде чем Вивьен успела ответить, я посмотрела на подпись к снимку. «Доктор Ариэль де Гренай, институт Пастера».

– Вчера, вернувшись в Лормарэн, я позвонила в институт Пастера, – сказала Вивьен. – Она, действительно, их сотрудник. Только сейчас ее нет в Париж. Она работает над одним особым проектом. В Африке. Со вчерашнего дня я пытаюсь договориться через институт о встрече с ней. Но они говорят, что связаться с ней невозможно. Она руководит экспериментами с очень заразной болезнью. Она в карантине… в буквальном смысле слова. Они не сказали даже, где именно она находится. Последние сутки я пытаюсь связаться с ее семьей.

– Я всегда говорил, что ты похожа на собаку с костью. Если тебе что-то попадает на зубы, ты ни за что этого не выпустишь, – заметил Джек. – Или это случай помог тебе?

– Нет, не случай. Я чертовски хороший журналист, Джек, поэтому я и нашла ее, – выпалила Вивьен.

– Я с тобой согласна, – сказала я, глядя на нее. Хотя я не любила ее всю свою жизнь, я не могла не признать, что Вивьен, действительно, профессионал. И еще я поняла, как она любила моего отца. Убедило меня в этом ее неотступное желание узнать правду о его смерти.

Часть IV

Зоэ

Правда

27

Я старая женщина.

Теперь я должна признаться самой себе, что это правда. До последнего времени я думала, что избежала старости, что она меня обошла стороной. Я чувствовала себя такой сильной, такой живой и полной интереса к жизни. Но за последнее время я состарилась, ослабела. Жизнь словно высохла во мне, осталась только хрупкая женская оболочка.

В молодости человек не думает о том, что состарится, не обращает внимания на возраст. Молодость лжет нам, ослепляет нас, дает обманчивое чувство бессмертия, заставляет верить в то, что мы лучшие, непобедимые, вечные. Ужасно осознать, что ты – всего лишь смертное, уязвимое существо, что в конце тебя, как и любого другого ждет неминуемый конец. Не быть, перестать существовать! Как это страшит наш разум.

На прошлой неделе, 7 апреля, я отметила свой семьдесят третий день рождения. В тот вечер, глядя на себя в зеркало, я на какое-то мгновение увидела себя такой, какая я есть.

Увиденное поразило меня, заставило затаить дыхание от потрясения. Не может быть, чтобы женщина, смотрящая на меня из зеркала, была я, это не я, конечно, нет. Нет, это женщина – не я.

Меня называли великой Зоэ, прекрасной Зоэ, женщиной, желанной для любого мужчины. Всю жизнь я была неотразима – каштановый волосы, синие, как небо, глаза, высокий рост, гибкость, грация, фигура, похожая на песочные часы, прекрасная грудь и очень длинные ноги.

Женщина, которую я увидела в зеркале, являла лишь жалкие остатки этой чудесной красоты – красивые синие глаза и высокие скулы. Каштановые волосы уже не густые и не блестящие, своим цветом теперь они обязаны мастерству парикмахера. Рост, ноги, элегантность с годами не исчезли, но фигура расплылась.

Но Боже, как я была великолепна когда-то, в расцвете лет! Я царила в обществе. Меня превозносили повсюду. Мужчины поклонялись мне, сражались за меня.

На мой день рождения приехал Шарль. «Вы такая красивая», сказал он мне в тот вечер, поднимая бокал с шампанским. Что ж, красота – в глазах смотрящего. Шарль. Мой сын. Моя гордость. Моя радость. Ma raison d'etre.[12]

Он приехал из Нормандии со своей женой Маргаритой, они отвезли меня в мой любимый ресторан «Тур д'Аржан», пообедать и отпраздновать мой день рождения. Я всегда восхищалась видами, открывающимися из его высоких, от пола до потолка, окон, – видами на Сену, Собор Парижской Богоматери и мерцающее небо, на панораму города, который стал моим городом много лет тому назад. Сорок пять лет будет в этом месяце.

Я приехала в Париж в апреле 1950.

Цвели каштаны в Булонском лесу, в воздухе витало веселье. Париж все еще радовался, что война кончена. Любовь, смех, жизнь, полная до краев, – вот что любили мы тогда.

Через пять лет после того, как я поселилась в Париже, я встретила Эдуарда. Я полюбила. Я так его любила, любила до самого дня его смерти. Я бы все для него сделала. Все, что угодно. И делала.

Когда нас настигает старость, и с нами начинают происходить всякие ужасные вещи, которые разрушают ткань нашего бытия, возраст помогает нам справиться со всем этим самыми разными способами. Мы научаемся пониманию, к нам приходит мудрость, и у нас есть жизненный опыт, который помогает нам жить дальше.

Но когда на нас обрушивается беда в молодости, нам нечем защититься, у нас нет никаких внутренних источников, нет знаний, ставших нашей плотью и кровью, нет готовых, уже испытанных рецептов. Беда берет верх над нами, она сокрушает.

Я это знаю, и знаю очень хорошо.

В начале моей жизни беда обрушилась на меня. Моя жизнь стала трудна, ужасна. Я была молодой, со мной поступили бесчестно, меня уничтожили.

Я страдала от одиночества. Помощи ждать было не от кого. Некому было спасти меня. Облегчить мою боль. Утешить. Я медленно погружалась в отчаяние. Я больше не хотела жить. Я думала, что только смерть может избавить меня от этого. Я хотела прекратить страдания. Но я не покончила с собой. Я нашла в себе смелость и силу, чтобы жить. Я выкарабкалась. Не сразу. Я распрямилась. Я взлетела.

И в конце концов я стала несравненной Зоэ.

Женщиной, желанной для каждого мужчины. Женщиной, у ног которой лежал весь мир.

Эдуард захотел меня, как только увидел. Не только похоть им двигала, хотя он хотел моего прекрасного тела, это правда. Но он хотел еще и моей любви. Любви и преданности. Я охотно отдала ему и то, и другое. Он принял мой дар – и отдарил меня теми же дарами полной мерой. Он обожал меня. Он вознес меня на пьедестал. Он сделал меня своей женой.

Он, мой муж, дал мне титул.

Эдуард умер девять лет назад в возрасте восьмидесяти девяти лет. Он всегда выглядел моложе своих лет, и дряхлым он не был, но был сильным и крепким до самого конца. Он умер тихо, во сне, ушел в темную ночь, так же спокойно, как и жил.

Король умер, да здравствует король! Так, кажется говорится.

Шарль унаследовал все. Древний титул, замок и имение в Нормандии, огромное фамильное состояние. Шарль мало интересуется этими материальными прикрасами жизни. Убитый горем, он долго оплакивал отца. Они были близки, неразлучны, всегда – с самого детства Шарля они были друзьями.

Теперь у Шарля есть сын, мой внук Жерар. Ему шесть лет, в один прекрасный день он унаследует наш титул. Я продолжила жизнь этого рода, но чего мне это стоило – никто никогда не узнает. Никому и не нужно знать.

На следующее утро после моего дня рождения мы с сыном завтракали вместе. Он посмотрел на меня, а потом сказал:

– Maman, вы знатная дама. Une femme avec grand courage.[13]

Я слегка улыбнулась и поблагодарила его за комплимент.

Да, мужества и смелости мне не занимать, он прав, и если я стала знатной дамой, то это я сама себя сделала таковой. Я родилась не знатной. И не дамой. Но я от рождения была смела.

Жизнь тяжела. Она и должна быть тяжелой. Чтобы испытывать нас, наш характер, разрушать нас, создавать заново. И уроки жизни тоже тяжелы. Но если мы достаточно проницательны и сообразительны, мы усваиваем каждый урок с первого раза.

В самом начале нашей совместной жизни Эдуард сказал, что у меня лицо, как у мадонны. Я улыбнулась, и благодарно поцеловала в щеку. Позже, оставшись одна, я стала рассматривать себя в зеркало. На этом лице не было ни морщинки, ни пятнышка, ни следа перенесенного горя и боли. Как могло случиться, что страдания, которые я вынесла, не оставили на нем никакого следа?

Ответить на это я не могла. Может быть, если вскрыть мою грудь и взглянуть на сердце, по нему можно будет судить, сколько я пережила.