Ольга Ланская - Инженю, или В тихом омуте Страница 41

Так что она не заметила этого типа — и чуть не врезалась в него. Хотя он-то наверняка давно ее заметил.

Как только она появилась в поле его зрения. И стоял у ее подъезда и смотрел, как она приближается, определяя, она это или нет.

— Ну ты даешь — людей-то сшибать! — Парень, на которого она подняла глаза — высокий, худой, в черном костюме с черной рубашкой и узких темных очках, — ухмылялся. — Не, я не против — классная девчонка, врезайся сколько хошь, мне по кайфу. А кого другого верняк бы сшибла — только так, на раз-два-три.

— О, простите. — Она сняла очки, улыбаясь ему в ответ, изображая смущение. — Одинокой девушке так непросто живется, у нее столько мыслей…

Она чисто по привычке с ним кокетничала — так сказать, стереотип поведения. Правда, одет он был неплохо, в Версаче, судя по пуговицам, и стоял около большого черного джипа — но все равно был не в ее вкусе. Слишком худой, слишком высокий. И слишком молодой вдобавок — этот минус для нее был важнее всех остальных. Но привычка — великое дело, и потому она не торопилась огибать его, загораживающего ей дорогу к подъезду. Выдавая выверенный временем и опытом набор слов про одинокую девушку, которой нелегко, — немногочисленных слов, но вполне достаточных для того, чтобы дать собеседнику всю необходимую информацию, получив и переварив которую он мог сделать при желании первый шаг. Но этот шагнул совсем не туда.

— Слушай, это не тебя по телевизору показывали — ну что ты взрыв видела? Не, точно ты — один в один. Угадал?

— О, это так приятно, когда тебя узнают… Парень осклабился, вдруг хватая ее за локоть, подталкивая к джипу.

— Но…

— Поехали прокатимся — за жизнь поговорим, покушаем… — Он оглянулся быстро по сторонам, словно ему важно было убедиться, что дворик перед домом по-прежнему пуст. — Ну и вообще…

— О, мне очень приятно, конечно… — Она и вправду оценила, что он обратил на нее внимание, — она это всегда оценивала, хотя таких было много, и большинство обративших на нее внимание ее не интересовали. — Но я не могу сейчас. Мне так жаль, но я очень занята и… Оставьте мне свой телефон — я позвоню обязательно…

Задняя дверь джипа приоткрылась — кто-то изнутри это сделал, — и этот снова подтолкнул ее к машине. Он сильно ее держал, она бы все равно не вырвалась — да она и не вырывалась, она не сомневалась, что он оказался здесь случайно. И слишком плохо воспитан, нагл и самоуверен — и потому выражает свою симпатию и желание столь бесцеремонным способом. И еще она не сомневалась, что легко от него отделается — вот-вот, через секунду буквально, — она умела обращаться с такими.

— Поймите — мне очень приятно, и я рада буду встретиться с таким привлекательным мужчиной, но не сейчас. У меня дела, срочные. И я неподобающе одета, и вообще…

Это было вранье — она не могла выйти на улицу плохо накрашенной. Даже если речь шла о раннем вставании, десятиминутной прогулке за газетой и возвращении домой. И плохо одетой выйти тоже не могла — в ее небольшом, но тщательно подобранном гардеробе не было неподобающей, не соответствующей ее образу одежды. Никаких джинсов, никаких маек, даже для дома. Все кожаное или под кожу, черное или черно-белое, и обувь вся на высоком каблуке, немногочисленная, но дорогая. Так что она всегда соответствовала. И сейчас была в коротком черном виниловом платье и черных тканевых полусапожках с серебряными полосками на затупленных носках.

Но в любом случае он ее не слушал. Неожиданно и как-то очень поспешно, без разговоров и рассуждений, втолкнув в джип и залезая следом. Не слишком вежливо ее пододвигая, чтобы самому там поместиться.

— Поехали, Лех?

Тот, кто сидел за рулем — она видела только коротко стриженную голову, — кивнул, и джип тронулся с места. Не рванул — а именно тронулся. Они явно не боялись, что кто-то что-то заметит, — и этот, который впихнул ее в машину, не особо озирался по сторонам, один раз, кажется, оглянулся. И поэтому она не испугалась случившегося — хотя и обернулась растерянно на оставшийся позади дом. Ей не то что не приходило в голову, кто он и зачем тут, — даже мысль об изнасиловании ее не посетила. Может, потому, что ее это как-то не пугало особо, — она убеждена была, что изнасиловать женщину против ее желания нельзя. И в общем, воспринимала происходящее как нечто странное и лишнее — но не дающее повода для тревоги.

— Слышь, короче, ты не тушуйся, Марина! — Высокий снова усмехнулся, но она отметила, что он знает ее имя и что тон стал равнодушным и даже чуть пренебрежительным, а на улице он с ней по-другому разговаривал. — Да, я — Вова, а это вон Леха, мы пацаны нормальные, тушеваться нечего. Дело у нас к тебе серьезное, Марина. Послушали мы тебя по телевизору — ну и решили, что помочь ты нам можешь. Никита — Сашок, взорвали которого, — старший наш был. Хоронят его сегодня — столько твари тянули, тело не отдавали, все экспертизы какие-то, а давно уж надо было бы Сашка похоронить-то. Короче, поедешь с нами сейчас — постоишь там, посмотришь, может, узнаешь кого. Сечешь?

— Да, но я так одета… — Мысль об одежде была, естественно, первой, о том, что слишком легкомысленно выглядит для такой церемонии, — а потом о макияже, о том, что, знай она, она бы по-другому накрасилась. — Может, мы вернемся — вы меня подождете, я быстро. Полчаса, правда…

— Да не — в двенадцать все начинается, через час, а нам через всю Москву пилить, — отмахнулся высокий, окидывая ее взглядом. — Да и че ты — платье черное, все как положено. Класс смотришься, короче. Да и не речи ж тебе толкать — постоишь тихонечко рядом со мной, как бы вместе мы. А то Нинка, жена Сашка, еще решит, что он тебя… ну сама понимаешь. Там понаписали всякого, в газетах, — что Сашок тебе махал, чуть не любовь там, все дела. Нинка за такое глаза выцарапает — она баба такая. А так постоишь рядом со мной, на народ посмотришь — может, кого и увидишь.

— Вы — вы об этом? — Она поняла наконец. — О том человеке? Но — но я не уверена, и…

Она вдруг представила себе картинную сцену. Как она стоит неподалеку от могилы — естественно, привлекая к себе все взгляды, всех собравшихся без исключения. Завидующих покойному, у которого с ней наверняка что-то было. И вдруг делает шаг, и еще, и еще, и все головы к ней поворачиваются, и воцаряется тишина — а она идет медленно к одному конкретному человеку. Пытающемуся сохранить уверенность на лице, улыбающемуся насмешливо, оглядывающемуся с веселым недоумением на тех, кто рядом с ним, — но по мере ее приближения взгляды его все испуганнее, и улыбка становится все более жалкой, и те, кто вокруг него, медленно-медленно расступаются. А она останавливается перед ним и вытягивает руку — и он падает на колени, и его тут же хватают и уводят куда-то. Все так же молча, спокойно, размеренно. Как и положено в поистине трагической сцене.