Анна Берсенева - Уроки зависти Страница 41

– Ты стал лучше говорить по-русски, – сказала Люба.

– Я ждал тебя. – Бернхард смотрел на нее прямым взглядом маленьких внимательных глаз. Она уже забыла этот взгляд и теперь с удовольствием поняла, что он ей по-прежнему приятен. – И я занимался с учителем и практиковался с моим отцом. Ты сегодня его увидишь. – И, словно извиняясь, добавил: – Я понимаю, что тебе хотелось бы провести не самый первый вечер с кем-то посторонним. Но сегодня сочельник. А мой отец всегда приезжает на этот вечер ко мне в дом Менцелей, такая традиция нашей семьи. Надеюсь, это не будет неловкость для тебя.

– Ну что ты извиняешься? – пожала плечами она.

Все-таки неловкость была, и очень сильная, но его отец был здесь так же ни при чем, как Рождественский сочельник.

Люба не понимала, как относится к Бернхарду. Она приехала к нему, поддавшись порыву, который был связан не с ним, а с ней самою, с ее собственным состоянием, и потому, собираясь в Германию, совсем о нем не думала, даже позабыла как будто о его существовании. И вдруг оказалось, что он есть, что он реален и всего за несколько часов сделался центром мира, в котором ей предстоит жить в ближайшее время.

Люба не знала, что ей в этом мире делать.

Обо всем этом она думала, пока ехали в полумгле по шоссе. То ли Бернхард вел машину осторожно, то ли вообще эта машина, темно-синий «Мерседес», шла легко и плавно даже по здешней горной дороге. Во всяком случае, Любе никогда не приходилось ездить таким приятным образом.

Лес густо темнел по обе стороны дороги, и казалось, сейчас оттуда выйдут гномы, или тролли, или эльфы, или еще какие-нибудь существа из сказок братьев Гримм.

Была у Кирки огромная книжка этих сказок, и все они – Сашка, Федор Ильич, Люба, сама Кирка – читали ее вслух, сидя на веранде у Тенета в Кофельцах. Читать всем было лень, но слушать, опять-таки всем, хотелось ужасно, вот они и читали по очереди.

Люба не заметила, как машина свернула с дороги и остановилась у белых ворот. Бернхард вышел, открыл их, снова сел за руль.

– Уже скоро будет готов такой механизм, чтобы открывать ворота на дистанции, – сказал он. – Здесь мой дом, Люба.

Никакого дома, впрочем, видно не было. Дорога по-прежнему шла через лес, только сделалась поуже.

– Это Берггартен, – пояснил Бернхард. – Я думаю, по-русски это надо называть усадьбой или поместьем, мы с моим отцом вчера посмотрели в словаре. А, он уже приехал. Вот его машина.

Он остановил «Мерседес» рядом с таким же, только черным, стоящим возле большого массивного дома, крыша которого состояла из чего-то вроде темной соломы и была похожа на низко надвинутую шапку. Яркий свет горел в окнах обоих этажей.

– Добро пожаловать в мой дом, Люба, – сказал Бернхард, выходя из машины. – И прошу тебя, чтобы ты почувствовала себя уютно.

Пожелание было неуклюжее, но явно искреннее.

Люба пошла к крыльцу. Бернхард нес за нею чемодан.

Дверь дома открылась, и в освещенном проеме показался мужчина, невысокий и коренастый.

– Здравствуйте, – сказал он, сходя с крыльца и протягивая Любе руку. – Клаус Менцель. Вы удобно прилетели, Люба?

Он заметно прихрамывал. Вообще-то отец и сын очень были похожи, но рукопожатие у Бернхарда было покрепче. Ну да, он же и моложе, и хирург, у них кисти сильные.

– Здравствуйте, – ответила Люба. – Спасибо, я долетела хорошо.

Ее вдруг охватило что-то похожее едва ли не на панику. Как она будет общаться с этим человеком, о чем говорить? И, главное, зачем ей говорить с ним?

Бернхард прервал ее смятенные мысли.

– Хорошо, что мы успели к ужину, – сказал он. – Пойдем, Люба, я покажу тебе твою комнату. А мы с отцом будем ждать тебя внизу.

Комната, которая была ей отведена, выглядела довольно аскетично: в ней совсем не было разноцветья – белые стены, широкая кровать под белым покрывалом, темные деревянные балки на потолке и такие же оконные рамы.

Люба заглянула в ванную, которую приметила рядом со своей спальней, еще когда поднималась по лестнице, и, вернувшись в комнату, открыла чемодан. Хорошо, хоть одежды стесняться не приходилось: к поездке она предостаточно нашила себе новых нарядов.

Одно платье нравилось ей особенно – его она и вынула из чемодана. Ткань для него Люба купила на тишинской барахолке; даже непонятно, откуда взялась такая стильная ткань у тихонькой старушки, которая продала ей отрез.

Платье словно из мятой оберточной бумаги было сделано. И фасон Люба придумала такой, чтобы подходил к фактуре этой ткани, похожей на крафт: все линии кроя были резкими, неожиданными, асимметричными. Она знала, что в этом платье каждое ее движение становится отточенным, как у танцовщицы фламенко. Хотя ничего испанского ни в фасоне платья, ни в ткани не было и помину.

Это был настоящий высокий стиль, и Люба гордилась, что сумела такое платье придумать.

К тому же, как она уже успела понять, оно отлично подходило к общему стилю этого дома, в котором не было ни единой лишней или тем более лишенной вкуса детали.

Когда Люба спускалась вниз по скрипучей крутой лестнице, по всему дому начали бить часы.

«Как Золушка на бал», – подумала она.

Впрочем, Золушка бежала под бой часов не на бал, а с бала. И к тому же сейчас било не полночь, а одиннадцать вечера.

В большой комнате, куда Люба вошла, ее встретили вопли кукушки, которая раз за разом выскакивала из настенных часов, похожих на сказочный лесной домик.

– Это шварцвальдские часы, – сразу же разъяснил Клаус. Здесь, в большой комнате, через которую он прошел ей навстречу, его хромота была еще больше заметна. – Им двести лет. – В комнату вошел Бернхард с огромным блюдом в руках, и Менцель-старший провозгласил: – Я приглашаю к столу, Люба.

Накрытый стол стоял посередине большой комнаты. Как угодно это выглядело, только не уютно, несмотря даже на то, что на блюде исходило ароматнейшим паром что-то мясное и явно необычное.

Шампанское, которое открыл Бернхард, было таким сухим, какого Люба никогда в жизни не пила. Это ей понравилось: она терпеть не могла сладкий сироп, который назывался шампанским в Москве и который обожала, например, Кирка Тенета.

Мясо, исходящее паром, оказалось спинкой косули, приправленной местными травами.

После шампанского Бернхард и Люба перешли на белое вино, а Клаус на кирш – так называлась шварцвальдская традиционная водка, которую делали здесь из вишен на протяжении веков.

«Интересно, есть здесь хоть что-нибудь не вековое и не традиционное?» – подумала Люба.

Но вообще-то она чувствовала себя уже вполне в своей тарелке. Наверное, шампанское и вино помогли ей в этом лесном доме, как у фрайбургской ратуши помог глинтвейн. Да и вообще, что она, старины не видала? Одно пианино Сашкиного отца чего стоит, не говоря про коллекцию вьетнамских фигурок, которые, как Ангелина Константиновна говорит, были ей подарены еще в те времена, когда Вьетнам именовался Индокитаем.