Вера Колочкова - Синдерелла без хрустальной туфельки Страница 42

18

Они сидели на холодных плитах тротуара и с недоумением смотрели друг на друга — так отчаянно быстро все это случилось с ними, как на ускоренно крутящейся пленке. Даже перчатки Василисины были еще мокрыми и теплыми от горячей воды, и с них капало на землю. И фартук клеенчатый мокрым был. И коленки болели нестерпимо — не пожалел ее могучий Сергунчиков охранник и вытолкнул на улицу с такой же силой, с какой прежде вытолкнул Сашу, и она проехалась на коленках по холодным шершавым плиткам довольно порядочно и содрала их, конечно же, основательно. Да что там коленки — перепало ей довольно основательно: и затылок ломило, и в переносицу ей кто-то заехал чем-то острым, и губа распухала, как на дрожжах…

Саша помотал головой и попытался сфокусировать на Василисе взгляд — она будто улетала от него, размножалась копиями и кружила около, переходя из одной Василисы в другую. Он снова с силой встряхнул головой и, опираясь на руки, попытался подняться, да не тут-то было. Василиса вдруг снова страшно закружилась перед ним, и снова пришлось сесть на тротуар, и взять голову в руки. Чьи-то ноги в сапогах и ботинках шагали мимо, чьи-то останавливались на секунду и бежали дальше, прочь от этих двух расхристанных вдрызг людей с окровавленными лицами, сидящих на тротуаре около бело-нарядной двери кафе — какие-нибудь бомжи, наверное, зашли в эти двери хлебушка попросить да ненароком украли там чего-нибудь, скорее всего. Вот и перепало им, и поделом…

Василисе удалось подняться первой. Шатаясь, она подошла к Саше, склонилась над ним и с трудом проговорила, кое-как шевеля разбитой губой:

— Вставай… Пошли домой, ревнивец несчастный… Нашел из-за кого кулаками махать…

Большого, глобального какого горя Василиса в этот момент вовсе не испытывала, хотя и случилось такое с ней впервые в жизни. Да что там — она даже и предположить не могла, что такое вообще может с ней когда-либо случиться. Если б не резкая боль в затылке, если б не распухающая губа да не содранные коленки, она бы, может, и посмеялась даже над такой ситуацией, и погордилась бы даже Сашиной такой в отношении ее эмоциональностью. Она потом, потом обязательно над всем этим посмеется. Они вместе посмеются. А пока надо как-то до дому доползти…

Она помогла Саше подняться на ноги, поискала глазами потерявшийся где-то поблизости тапок-шлепанец и, найдя, сунула в него моментально замерзшую от стылой тротуарной плитки ступню — на дворе-то не месяц май все же. Так, обнявшись и изо всех сил поддерживая друг друга, они перешли довольно благополучно через проезжую часть улицы и двинулись под знакомую арку, шатаясь и пугая прохожих своим окровавленно-странным видом: Василиса так и не удосужилась снять с себя клеенчатый огромный фартук до пят и толстые резиновые перчатки, Сашина же курточка была так основательно изодрана, что целого места на ней практически не осталось. Зайдя уже под арку, он вдруг остановился и дернулся, словно хотел стукнуть себя ладонью по лбу. Потом повернул к ней голову и улыбнулся разбитыми губами, и проговорил с огромным трудом, растягивая слова волнисто, как это получается только у сильно пьяных:

— А у Ольги Андреевны динамика…

— Ой, Саш, давай потом скажешь, ладно? Не понимаю я тебя. Давай сначала до дому дойдем, а?

Она снова потянула его к спасительному подъезду, который уже был виден из арочного выхода, но Саша вдруг уперся, помотал головой и повторил громко, стараясь изо всех сил отделять слова друг от друга:

— У Ольги! Андреевны! Динамика! Положительная!

На последнем слове он все-таки запнулся и произносил его долго и старательно, и никак не мог с ним справиться до конца, но Василиса его тем не менее поняла…

— Что? Саша? Что ты сейчас сказал? У бабушки динамика?

Саша только молча, изо всей силы мотнул головой в ответ.

— А ты сам видел? Да? И Лерочка Сергеевна видела?

Он снова с силой мотнул головой и вдруг пошатнулся, и чуть не упал, но вовремя был схвачен сильными Василисиными руками, и даже прижат был к ее телу, и поцелован отчаянно в окровавленную щеку, и омыт горячими девчачьими счастливыми слезами…

— Ой, Сашенька, да не может бы-ы-ыть… — причитала на весь двор огорошенная новостью Василиса. — Да неужели это правда, Сашенька? Ты же шел мне об этом сказать, да? Ой, да неужели это и правда случилось…

Так же продолжая рыдать и причитать, она довела его до двери подъезда и долго потом еще тащила вверх по лестнице, пока, услышав шум, не поспешили к ней на помощь давешние старушки-соседки да молодая мамаша с грудным ребенком. Так все вместе они и ввалились в квартиру, перепугав до смерти Петьку и Ольгу Андреевну, которая успела уже перебраться с дивана в свое самодельное кресло и вовсю хозяйничала на кухне, цепляясь руками за столы и потихоньку по ней передвигаясь — спешный праздничный ужин хотела приготовить по случаю их совместной радости.

— Бабушка, покажи мне свою динамику… — рухнула перед ней Василиса на колени, бросив Сашу на попечение старушек-соседок, хлопотливо суетящихся над ним, как две большие толстые курицы. Ольга Андреевна, на вдохе зажав рот рукой, с ужасом рассматривала Василисино лицо и долго не могла еще выдохнуть воздух обратно, но тем не менее ступней своей шевелила довольно-таки выразительно, отчего Василиса упала головой ей в колени и снова разрыдалась, так же почти, как рыдал каких-нибудь полчаса назад Петька — отчаянно и сотрясаясь всем телом. Ей тоже можно было. Ей тоже давно, давно так сладко не плакалось…

Только к ночи в суматошной квартире Барзинских наконец все успокоились.

Ольга Андреевна заснула глубоким и крепким сном, и Петька, наболтавшись с Колокольчиковой по телефону, спал, посапывая, на своем диване, и полная луна, решившая на эту ночь вынырнуть из-под плотных облаков, светила довольно-таки приветливо сквозь тюлевые редкие занавески. Василиса в стареньких потертых джинсах и клетчатой ковбойке сидела с ногами на Сашином диване, прижавшись к его плечу, взглядывала на него исподтишка сбоку. Они молчали. Долго уже молчали. И хорошо молчали. Ссадины и раны на их лицах после отмокания под горячим душем и обработки перекисью умелой рукой Ольги Андреевны оказались не такими уж и страшными — в темноте даже ничего и не видно было, только переносицу Василисе да разбитую Сашину губу пришлось заклеить пластырем. А так вполне даже хорошо они на этом диване смотрелись — лица как лица, обычные влюбленные гомо сапиенсы, и глаза у обоих даже в темноте огнем горят, и улыбки одинаковые — чуть-чуть придурковато-счастливые… Обычная, в общем, ситуация. Еще и не любовь, но уже, как говорится, морковь. Хотя если б поглядел кто сейчас на них со стороны, то поверил бы, пожалуй, что не бывает на свете ничего прекраснее только-только зарождающейся этой любви, что остальные чувственные человеческие удовольствия, воспетые и обрисованные во всех своих красивостях, — просто ничто перед любовью, которой только еще предстоит состояться…