Вероника Кузнецова - Робин Страница 42

— Зная, что ты его выгонишь, ты всё-таки поддерживал в нём любовь к себе. Зачем ты подарил ему такой дорогой костюм?

— Он не умеет ценить хорошие вещи, — вставила леди Кэтрин.

— Миледи… — Что говорил отец Уинкл ещё, я не мог понять, тем более, что его заглушали отец и мистер Эдвард.

— Я покупал подарки Полю и Энн, а заодно купил и ему. Что здесь плохого?

— Он оценил твой подарок больше, чем ты думаешь, Чарли, и мне жаль, что ты этого не понял. Я против твоего намерения и приложу все силы, чтобы тебе помешать. Я с самого начала предупреждал тебя об ошибке, которую ты делаешь, а теперь не дам совершить ещё большую.

— Наверное, нужно, чтобы он погубил не куклу Энн, а документы, которые ты готовишь к будущему заседанию суда, только тогда ты прислушаешься к моим доводам, — сказал мой отец, бывший отец.

— Я не знаю, кто погубил куклу, — возразил мистер Эдвард. — Да, правда, до сих пор у нас не было таких случаев, но я склонен прислушаться к мнению Энн, а она уверяет, что это сделал не Робин.

— Может, ты послушаешь брата, Чарли? — спросила леди Кэтрин, на которую успел повлиять отец Уинкл.

— Я не хотел и не хочу зла этому мальчику, — воскликнул мистер Чарльз, — но, слушая вас, желаю ему умереть и освободить меня от этой заботы!

Я не успел отодвинуться, да и не сумел бы шевельнуться, настолько нестерпимая тяжесть навалилась мне на грудь, но открывшаяся дверь скрыла меня от глаз вышедшего мистера Чарльза, впрочем, он всё равно не увидел бы меня, настолько возбуждён он был. Потом отец Уинкл увёл леди Кэтрин. Мистер Эдвард ещё долго оставался в комнате, но, наконец, ушёл и он.

Я сидел на полу в полном оцепенении. Если бы я мог пошевелиться, я бы выпрыгнул из окна, чтобы разбиться насмерть и не думать. Мне вспоминалась доброта мистера Чарльза и чудесные слова, сказанные им в проклятую ночь нашей встречи. А теперь моё присутствие давит на него, как могильный камень, и он желает мне смерти. Надо мной посмеялись? Теперь я не верил, что этот человек может быть искренним. Неужели я так испорчен, что ко мне не могут отнестись, как, например, к Полю? Разве найдётся человек, который смог бы так жестоко подшутить над ним или над Энн? Видно, я сделан совсем из другого материала, раз вызываю неприязнь у всех, от господ до слуг. А на что я рассчитывал? Обрести отца, лучшего, чем был настоящий? Я предал Джона Блэка, забитого насмерть неизвестно кем. Как бы жесток он ни был, а в последние минуты жизни он думал обо мне, искалеченной рукой доставая часы, единственную ценную вещь, которая у него была, и отдавая мне, чтобы в трудную минуту я мог их продать и протянуть до лучшей поры. Это ли не истинная доброта? И такого отца я предал, променяв его на нового, внешне такого ласкового и доброго! Я заслужил то, что со мной случилось, и с этой мыслью должен жить дальше. Но не здесь. Зачем мне ждать, когда и мистеру Эдварду надоест со мной возиться и он захочет избавиться от меня, как это сделал его брат? Зачем мне жить из милости?

Хорошо, что я был полностью одет, но плохо, что мою старую одежду уничтожили и я не мог уйти отсюда в том, в чём пришёл, не унося с собой никакой памяти об этом доме.

Я тихо спустился по лестнице и вспомнил девочку, похожую на куклу. "Как я хочу их срезать", — сказала она о своих чудесных волосах, локонами вьющихся по плечам. Не желаю о ней думать.

В кухне гудели голоса, но я не стал слушать. В последний раз я прохожу мимо этой двери. Пусть обе мегеры, и мисс Агнес и миссис Джонсон, злобствуют в своём царстве, я их больше не увижу. Жаль, что Фанни так и будет подвергаться нападкам, пока не уйдёт отсюда, но зато я уже не буду источником их споров.

Жаль, что приходится расставаться с Рваным. Пёс кинулся ко мне с такой искренней радостью, что я чуть не заплакал. Вот кто никогда меня не обманывал и по ком я буду скучать. Я даже подумал, не забрать ли его с собой, но решил, что не смогу его прокормить, да и скитаться по стране с таким огромным животным будет трудно. Чтобы не расстраиваться, я не стал задерживаться для прощания. Подойдя к решётке, я оглянулся. В окнах кое-где горели огни, моё окно тоже было освещено, потому что я оставил на столе горящую свечу. Тихо, спокойно, словно здесь не жили лживые люди, для которых я оказался могильным камнем. Мне захотелось швырнуть чем-нибудь тяжёлым в окно, через которое залез грабитель и за которым совершил убийство. Но, во-первых, этот поступок лишь доказал бы мою порочность, а во-вторых, поблизости не было подходящего предмета.

Пёс обеспокоено следил за мной. Когда я полез на ограду, он заскулил, а потом залаял, и лай этот был похож на дикий хриплый полукрик-полувой. Он не умолкал, пока его не заглушило расстояние, но ещё долго призрак этих воплей терзал мой слух и моё сердце.

Я шёл, не скрываясь и ничего не боясь, а куда — сам не понимал. Потом я обнаружил себя в тихом заброшенном уголке, где было так грязно, отвратительно и пусто, что вряд ли кому захотелось бы сюда завернуть, разве лишь самым опустившимся и отупевшим от своего падения людям, которым было безразлично, в каком месте найти свою смерть. Я сидел на ничем не примечательной куче щебня и, оказывается, плакал. Но пусть мистер Чарльз Мидлтон не надеется, что я страдал из-за него: здесь была могила моего отца, и мне вспоминались самые светлые невозвратимые минуты нашей жизни. Ночь, грязь, вонь отбросов, тишина и одиночество способствовали моему настроению. Я оскорбил память своего отца и поэтому, как бы в отместку, сам был оскорблён и отвергнут людьми. Наоборот, нарушение этих условий, будь это даже ворвавшийся неведомо откуда в смрадный воздух аромат розы, помешало бы мне и вывело из оцепенения.

Сознание вернулось ко мне сразу, будто меня внезапно разбудили. Я был всё там же на пустыре среди грязи и мусора, но я был не один на один с тенью своего отца. Кто-то наблюдал за мной. Кто-то недобрый, опасный, внушающий страх. Я осмотрелся и, наконец, увидел чёрный силуэт. Снова чёрный человек без лица. Сколько раз он переходил из моих снов в жизнь, пугая меня, а затем принимая знакомое обличье! Кого теперь скрывает эта фигура? На этот раз от неё веет смертью.

Я вскочил, озираясь, чтобы лучше выбрать путь для отступления. Чёрный человек тоже зашевелился и пошёл ко мне.

— Робин, стой!

Не знаю, как бы поступил на моём месте Робин Гуд, но я был Робин Блэк, поэтому я и поступил как Робин Блэк, то есть припустил во весь дух. Огибая угол покосившейся лачуги, я оглянулся и обнаружил, что Громила не бежит за мной изо всех сил, как я опасался, а идёт неторопливо, не сомневаясь, как видно, что мне от него никуда не деться.

Я бежал к своему старому жилью, но, к счастью, вовремя сообразил, что именно там мой враг и думает меня поймать. Он встанет в дверях, преградив мне единственный путь к спасению, заговорит со мной негромко и без злобы, а пока я буду уверять его, что никому ничего не рассказывал про него и вообще там был не я, загонит меня в угол и внезапно вонзит мне в грудь нож. Нет, мне нельзя идти домой. Но и оставлять золотые часы на золотой цепочке было обидно. Во-первых, это была память об отце, а для меня он сейчас был дороже, чем при жизни, и, во-вторых, эти часы могут оказаться единственным средством против голодной смерти, если я забреду в такое несчастное место, где моя профессия не будет применима. И я отправился к человеку, от которого мог ждать помощи.