Наталия Терентьева - Знак неравенства Страница 43

В этот день у нее не было ни уроков в музыкальной школе, ни службы. Когда Алена пошла прогуляться, Эммануил проследил, чтобы она взяла деньги, но она даже не пошла в сторону магазинов, а сразу свернула в лесопарк, начинающийся за его домом. Она шла по дорожке и просто смотрела на людей, идущих на встречу и гуляющих в парке, пытаясь собраться с мыслями.

Вот тоже беременная женщина… Интересно, рад ли ее муж? А вот женщина с ребенком лет пяти и ждет еще одного… У нее муж наверняка рад… Хотя кто знает… А вот совсем маленький малыш… Какая юная мама. Сколько же ей лет? Восемнадцать? Двадцать? Кажется, меньше…

— Скажу твоей маме, что ты плохой, понял? — вдруг услышала она слова девушки и поняла, что с малышом гуляет няня. А маме его, может быть, сорок лет…

А как же раньше когда-то — выходили замуж часто безо всякой любви и жили всю жизнь? И ничего… Как же они жили-то, каждый день, каждое утро… И ночь… Может быть, не так много их было, этих ночей. А утренних встреч, за завтраком?..

Алена долго гуляла, а когда подумала, не пора ли идти обратно, раздался звонок ее телефона.

— Ты не замерзла, не устала, девочка моя? — мягко, но чуть сдержанно спросил Эммануил.

— Нет…

— Жду тебя обедать.

Он действительно ждал ее с полным обедом. Ароматный густой суп, красивый салат из свежих овощей, слегка обжаренная золотистая куриная грудка… Алене пришлось поесть всего и похвалить — Эммануил готовил сам и спрашивал о каждом блюде, понравилось ли Алене.

— Я сделаю чай… — Она встала из-за стола, чтобы включить чайник.

— Нехорошо запивать еду, — неодобрительно покачал головой композитор.

— Я так привыкла…

— Надо отвыкать. Только через два часа можно. Чай, кофе надо пить отдельно от еды. И без сахара. Но ты пей, пей, я же не буду тебя мучить, — улыбнулся Эммануил.

Алена вопросительно посмотрела на него.

— Ну конечно, пей…

После обеда Эммануил ушел в свой кабинет, и Алена слышала оттуда звуки — он сочинял музыку для нового фильма. Ближе к вечеру он вышел, постучался к ней в спальню и извинился:

— Наверно, в гости пойти не сможем. Нельзя сейчас останавливаться. Кажется, нашел то, что надо…

Алена кивнула с облегчением, а он ушел и до самого позднего вечера работал, не выходя из комнаты. Алена пробовала читать, опять думала — не позвонить ли Кире или Наташке… Ближе к ночи раздался звонок ее мобильного. Звонил из своей комнаты Эммануил.

— Девочка моя, ты не хочешь выпить на ночь молока? Или чаю?

— Да, конечно. — Алена быстро накинула свитер и пошла на кухню.

— Я написал просто великолепную тему… Благодаря тебе. — Эммануил внимательно посмотрел на свою невесту. — Ты уже не столь печальна, как вчера. Тебе нравится вид из твоего окна?

— Да… — кивнула Алена.

Как странно, думала она потом, так много приходится врать, если не хочешь обижать людей, близких и просто знакомых, обижать, расстраивать, унижать, говорить то, с чем потом им трудно будет жить… Единственное, за что Кира наказывала в детстве, — за ложь. И сумела-таки сделать так, что теперь каждый раз, когда приходится врать, в душе что-то неприятно сжимается.

«Да, мама, у меня все хорошо, я у тебя ночевать не буду. Нет, нет, мне не мешают твои гости и студенты, которые могут прийти в половине двенадцатого и просидеть до пяти утра. Просто ты знаешь — я люблю свой дом… Меня не раздражает твой друг, бородатый шумный Иосиф, талантливый фотохудожник, влюбленный в тебя и в свой талант. Я не слышу его свистящей одышки, не вижу его неряшливости и подчеркнутого превосходства признанного художника, мне самой нравятся его фотографии: лужица от чая, в которой увеличиваются цветочки старой клеенки и отражается удивленное лицо малыша; солнечные лучи, которые он ловит то в бутоне цветка, то в сетке с пустыми бутылками; и твои, мама, бесчисленные профили, когда ты с задумчивым и странным выражением покусываешь кисточку или улыбаешься чему-то своему. И я тебе не скажу, что Иосиф высокомерный и неискренний, я не хочу, чтобы ты опять осталась одна…

Да, Денис, ты отдыхаешь с дочкой, и я не буду говорить, что уже все поняла: ты сделал выбор, и выбрал ты не меня, а вернулся к жене, когда со мной уже стало невозможно просто баловаться… Я не скажу, иначе получится, что ты врун, трусливый и… и… подлый…

Да, батюшка, я слушаю и молчу, когда вы мне говорите такие ужасные вещи. А на самом деле вы ведь не Бог и даже не наместник Его на Земле…

Да, Эммануил Вильгельмович, мне нравится и вид из окна, и ваша новая тема, и моя спальня, прекрасная светлая комната с двумя высокими окнами и большой кроватью, слишком большой для одного человека… Платье я сегодня не купила, потому что не нашла подходящего, и очень устала. Я вовсе не против пойти с вами в гости. Я ведь сама сказала, что согласна… Мне все нравится, и я вовсе не печальна».

Может, попробовать по-другому?

Алена вздохнула. Вряд ли она это сможет когда-нибудь сделать.

На следующий день Алене нужно было в музыкальную школу к третьему уроку. Эммануил, наверное, еще спал. В комнате его было тихо. Она пришла на кухню.

Открыла холодильник. Потом закрыла его и решила, что выпьет чаю на работе.

После уроков Алена долго собиралась, разговаривала с завучем о предстоящем годовом концерте учеников и все ждала, что позвонит телефон. Ну хоть кто-нибудь должен ей позвонить сегодня и спросить, как дела. Тогда она скажет… и пути обратно уже не будет. Или позвонит хотя бы сам Эммануил и спросит, когда она придет. Она скажет, что придет скоро, и возьмет такси, и поедет к нему. И… и отогреется рядом с ним, забудет все свои страхи. Разве так не делали многие женщины? Согреть может не только любимый мужчина. Алена уговаривала себя и ждала звонка. Пусть бы кто-то сказал ей: «Ну и дура же ты!» — или наоборот: «Вот и правильно, молодец!» Можно, конечно, позвонить самой, но она пока еще не решила, что сказать…

Алена измаялась, измучилась от собственных мыслей и не услышала, как в класс вошла пожилая уборщица, тетя Шура, как все звали ее в школе.

— Ты что это домой не идешь? — Тетя Шура стала ловко забрасывать стулья на столы, чтобы помыть пол.

— Думаю, теть Шур… — Алена встала и тоже стала переворачивать стулья.

— И о чем же ты думаешь?

— О… об одном человеке…

— Красивый небось, человек-то, и молодой, на машине на блестящей…

— Да нет, тетя Шура, старый и некрасивый. И… хромой.

— А че ж ты о нем думаешь? Богатый, что ли? — Уборщица намочила в ведре раздвижную щетку и стала елозить ею по полу.

— Модная щетка какая у вас, — засмеялась Алена.