Клейтон Мэтьюз - Новый Орлеан Страница 43

В миг их одновременного оргазма Лина шепнула ему на ухо:

— Я люблю тебя, Медвежьи Когти! О Боже мой, милый, да, люблю, люблю, — и прикусила ему мочку уха. Охваченному неземным экстазом Брету боль от укуса показалась булавочным уколом.

После того как к ним вернулся рассудок и они в полном блаженстве растянулись бок о бок на кровати, Лина вытерла бумажным носовым платком кровь с его уха и прошептала в него:

— Теперь видишь? Нечего было бояться, понял?

— Но у меня такой чертовски здоровый… — Он запнулся и пристально посмотрел ей в глаза. Они были так близко, что он видел в них свое двойное отражение. — Так ты догадалась, что я, боялся сделать тебе больно?

— Да, милый. Но ведь эта проблема отпала, так?

Ты самый ласковый, самый нежный из всех, кого я знала. Думаю, именно в этом одна из причин, почему я тебя люблю. Одна из многих.

— Я тоже тебя люблю, Лина. Только вот не знал, как ты… ведь ты ни одним намеком…

Она перекатилась на него и прижалась лицом к курчавой поросли на его груди.

— Какие намеки, милый, я страстно тебя люблю.

И попробуй только не верить!

— Лина, помнишь, мы говорили, что я боюсь? Я хочу кое-что тебе рассказать…

— Все, милый. — Она пошарила пальцами по его лицу и закрыла ему рот ладонью. — Все, молчи. Не говори ни слова.

— Нет, мне нужно сказать тебе. Я просто должен сказать тебе.

Что-то в его голосе насторожило Лину, и она села в кровати.

— Ладно, Брет, если считаешь, что должен, тогда говори…

Лина устроилась поудобнее и прислонилась спиной к стене. Она, нисколько не стыдясь своей наготы, а возможно, вообще забыв о ней, даже не потрудилась натянуть на себя простыню. Открывшийся Брету вид не давал собраться с мыслями, и он заставил себя отвести глаза от соблазнительной картины.

— Слышала, что произошло на балу вчера, вечером, какого дурака я свалял?

— Говорили что-то такое… То есть не о том, что ты свалял дурака, а что случилась какая-то перебранка.

— Перебранка! Ничего себе!

Торопясь и путаясь в словах, Брет выложил Лине все о своих страхах, о том, что он трус и панически боится физических столкновений, о попытках восполнить этот недостаток чрезмерной дерзостью и о том, как по-дурацки он вел себя вчера вечером, опустив, впрочем, эпизод с перезрелой поклонницей в саду за домом.

Лина, не сводя глаз с его лица, внимательно выслушала Брета в задумчивом молчании. Когда он завершил свой рассказ, она убежденно проговорила:

— По-моему, ты просто чудо, Брет.

— Считаешь, это… Что? Ты что, женщина, меня вообще не слушала?

— Слушала. Не пропустила ни одного слова, — спокойно ответила Лина. — И считаю, что ты просто чудо. Много ли мужчин, чувствующих то же, что и ты, смогли бы заставить себя играть в футбол? Неужели не знаешь, что мы все боимся того или другого, но не находим в себе мужества признаться в этом?

Только настоящий мужчина может признаться в своих страхах. А еще большая храбрость требуется для того, чтобы вопреки нашим страхам поступать так, как должны. Допускаю, что в нашем мире существуют люди, не испытывающие страха ни перед чем… Ну и что? Кто лучше, скажи мне, тот, кто, не ощущая страха, идет на разъяренного бешеного слона, или тот, кто весь дрожит от страха, но все равно идет на разъяренного бешеною слона? Давай, скажи мне!

Брет слушал ее и не верил своим ушам, в душе у него росло ликование.

— Не могу поверить, правда не могу! Говорю же тебе, что я трус, а ты мне в ответ несешь невесть что!

— Трус? Чушь какая-то, — невозмутимо парировала Лина. — Милый, все, что я сказала, чистая правда, каждое слово.

Впервые за многие годы Брет ощутил, во всяком случае в присутствии других, как у него на глазах наворачиваются слезы. В попытке скрыть их, он притянул Лину к себе и прижал ее голову к своей груди.

— Я люблю тебя, Лина, — хрипло выдохнул он.

— И я тебя люблю. Брет… завтра ты хочешь быть на платформе рядом с сенатором… из-за того, что ты мне сейчас рассказал?

— Отчасти да. Но по-моему, я просто обязан это сделать. — Он весь напрягся в ожидании ее протестующих упреков.

Вместо этого Лина, поглаживая его мускулистое бедро, промурлыкала:

— Медвежьи Когти. Медведище мой. Я люблю тебя, медведище ты этакий.

Глава 14

В гостиницу Ракель Сент-Клауд вернулась довольно поздно. После встречи с Бретом Клоусоном и его подругой она зашла в кинотеатр и попала на сдвоенный сеанс. Ракель высидела оба фильма, потом еще раз посмотрела первую картину, но когда в конце концов вышла из зала на улицу, поняла, что не взялась бы пересказать их содержание. Ракель не могла даже вспомнить, как они назывались. По дороге в гостиницу она перехватила сандвич и две чашки кофе.

Но аппетита у нее не было.

Когда она вошла в свой номер, там горел только один светильник, а дверь в спальню была закрыта.

Ракель была уверена, что Мартин уже спит. Ей вовсе не хотелось будить его, чтобы, не дай Бог, не продолжилась ссора, которая случилась между ними перед ее уходом. Она на цыпочках прокралась к бару, смешала себе крепкий коктейль, выключила свет и устроилась у окна так, чтобы видеть ночные огни Нового Орлеана. Она по глотку пила коктейль, время от времени подходя к бару, чтобы приготовить новый, и курила одну сигарету за другой.

Мысли Ракель разбредались, она пыталась отыскать во времени тот момент, когда отношения между ними стали портиться. Определить его она не смогла: процесс распада их супружества происходил постепенно…

Когда Ракель Кемп встретила Мартина Сент-Клауда, он был начинающим адвокатом, борющимся за место под солнцем. Она влюбилась в него с первого взгляда. По уши.

Ракель, которой в то лето исполнилось двадцать два, приехала в Новый Орлеан погостить у школьной подруги Она родилась и выросла в штате Нью-Йорк и училась в Барнардском колледже. В то время до его окончания Ракель оставался еще год. Колледж она так и не окончила. Но и домой в Нью-Йорк не вернулась.

Она и Мартин Сент-Клауд поженились незадолго до ее предполагаемого отъезда из Нового Орлеана. Это была ее первая поездка на Юг, и Новый Орлеан произвел на нее двойственное впечатление. Ей понравился сам город, то, что она принимала за атмосферу добрых старых времен, южные галантность и гостеприимство.

Однако влажная духота летних месяцев, предрассудки и ограниченность горожан, склонность слишком многих из них жить прошлым пришлись ей не по душе.

(При этом она осознавала, что здесь противоречит сама себе, поскольку другие проявления традиций Старого Юга ей импонировали.) Но в ее чувстве к Мартину никакой двойственности не было. Она обожала его мужественность, зрелость и силу характера, его неотразимую чувственность, силу ума и целеустремленность, интеллект и амбициозность. И все это, как она позднее поняла, определялось одним словом, которое только начинало входить в моду. Харизма. Мартин обладал харизмой. В таком изобилии, что вскоре она возненавидела эту черту его характера. Именно харизма обеспечивала ему успех в политике и у женщин. И в конечном итоге Ракель стала ненавидеть и политику, и его женщин с одинаковым пылом.