Пьер Рей - Вдова Страница 43

Длинный песчаный пляж, окаймленный утесами настоящего фиолетового цвета, нежно-зеленое, прозрачное, как родник, море, а рядом под ногами теплый и сухой песок, в котором тонешь по самые лодыжки… Лон споткнулась и залилась смехом, повиснув на плечах у Квика.

— Хочешь есть? — спросил он.

— А ты?

— Да.

— Тогда пошли!

Под пальмами стояли сколоченная из досок хижина и колченогие деревянные столы, никогда не знавшие краски.

— Зайдем, — сказал Квик, — посмотрим, найдется ли у Лео что-нибудь пожевать.

— Лео? Ты его знаешь?

— Нет, друзья рассказывали.

В помещении с земляным полом, полном мух, единственной приметой нынешнего века был огромный холодильник, возвышавшийся у стола для разделки рыбы. В его витрине виднелись куски мяса и рыбы разной величины. В углу, на плите, стояла миска с кипящим маслом.

— Добрый день, — приветствовал их хозяин на ломаном английском. — Что Лео вам может предложить?

Он был крохотный, черноволосый и чернокожий, полупират, полуповар в переднике сомнительной чистоты.

— Хочешь рыбы? — спросил Квик.

— О'кей, — кивнула Лон.

— Подай нам «узо»! — сказал Квик Лео.

— Сию минуту! — встрепенулся тот.

— А что это такое? — заинтересовалась Лон.

— Национальный греческий напиток, очень вкусный! Но если ты хочешь колы…

— Два «узо»! — крикнула Лон.

— Выбирай рыбу… Ты очень голодна?

— Очень, как вон та самая большая рыбина.

— Да уж, она огромная!.. Лео!

— К вашим услугам.

— Изжарь нам вон ту большую рыбину и подай стаканы.

Лео принес стаканы. Квик и Лон уселись спиной к хижине, в двадцати метрах от которой лениво плескалось море. Чуть дальше за одним из столов расположилась целая компания парней и девушек с обнаженными, золотистыми от загара грудями.

— Тебе это нравится? — спросил Квик.

— Не сегодня. Я еще слишком белая.

Лео поставил перед ними тарелку, полную маленькой жареной рыбы. Лон взяла одну и принялась неумело чистить.

— Не смеши меня, — развеселился Квик. — Ее надо заглатывать целиком — с головой и хвостом.

Они изнемогали от жары. В необычайно тихом воздухе слышались звуки гитары… Мимо них прошла обнаженная девушка. Она, как мать ребенка, прижимала к груди маленькую обезьянку в красных шортиках. Обезьянка подпрыгивала во все стороны и сосала палец. Квик улыбнулся. Девушка ответила ему такой же улыбкой и села за соседний столик.

— Ну как тебе? — спросил Квик у Лон.

Вместо ответа она сжала его руку и поднесла к губам.

— Еще раз окунемся?

— Давай.

Не спеша они двинулись к пляжу и медленно вошли в воду. Море было таким же теплым, как воздух, и таким спокойным, что ноги, казалось, окунулись в масло. Как хорошо лечь на спину и лежать не двигаясь. Ни паруса, ни птицы, ни облачка — ничего вокруг. Только яркая синева моря и неба и слепящее солнце.

— Готово! — крикнул Лео из хижины.

— Пошли.

— Дорада, — пояснил Квик, придвигая блюдо, когда они уселись за стол.

— Ты ее разделаешь?

Он отделил мякоть от костей и подал Лон. Затем кивнул Лео.

— Дай лимоны!

Лео принес им четвертинки маленьких зеленых лимонов, сок которых Квик выжал на рыбу.

— Нравится? — спросил он.

— Угу! — восторженно прогудела Лон с набитым ртом.

Их взгляды встретились, и они залились веселым смехом. Какой прекрасной казалась им в эту минуту жизнь!

— Вот увидишь, — заговорил Квик. — Здесь потрясающе. Понимаешь, никому ни до кого нет дела. Каждый живет своей жизнью.

— Откуда ты знаешь это место?

— Знаю. У меня есть приятели, которые приезжали сюда на неделю, а остались на два года. Они и рассказали.

— Чем они жили?

— Ничем конкретно. Здесь на два доллара в день живешь как миллионер.

— Как это место называется?

— Эримопулос.

Огромный бородач подошел к девушке с обезьянкой. Он протянул девушке сигарету, а обезьянке — полбанана. Лон, вслушиваясь в незнакомую речь, спросила:

— Немцы?

— Возможно. Или голландцы. Здесь настоящее вавилонское столпотворение. Кого только нет! Парни и девушки спят в машинах или прямо на пляже.

Лео поставил перед ними блюдо с белым сыром и высыпал туда пригоршню черных оливок.

— Простите, я забыл…

— У тебя есть белое вино?

— Конечно! Одну секунду!

— Ты любишь вино?

— Дома я его никогда не пью.

— Ну а здесь — Греция.

— Ладно, попробую.

Бутылка была прямо из холодильника, с капельками ледяной воды, стекавшими по запотевшему стеклу. Лео наполнил стоящие перед ними стаканы и вернулся на кухню. Оттуда тянуло запахом жареной рыбы.

— За тебя! — поднял стакан Квик.

— За тебя! — эхом ответила Лон.

Они выпили по глотку, и Квик произнес новый тост:

— За Энцо Феррари, бога гонки!

Лон приняла его игру.

— За великого Квика, короля гонщиков!

— За Фердинанда Порше! — продолжил Квик.

Лон на секунду замолчала, обдумывая, что же ей сказать. Отхлебнув из стакана, она опустила глаза и тихо произнесла:

— За нашу любовь…

На Крит они прибыли сегодня утром, проведя ночь в Афинах. Полгода Лон металась в Нью-Йорке, ожидая весточки, не в силах вынести разлуку, но ни письма, ни телеграммы, ни звонка не было. А Квик, как он сам считал, прозябал в Париже. Ничего интересного ему не предлагали. Он принял участие в каком-то жалком ралли и двух гонках со столкновениями. Время от времени Квика навещал тот человек, который встречал его в Орли, и спрашивал, не нужны ли ему деньги. Вот и все. Квик раз сто пытался вернуться в Штаты, но каждый раз ему обещали престижные соревнования и давали небольшую сумму.

От нечего делать он записался на курсы вождения и срывал злость на маленьких французских автомобилях — разбивая их один за одним. Ездил он как черт, сломя голову.

Но однажды все это ему осточертело: осточертело ждать, осточертело болтаться среди хиппи, которыми был наводнен город, и он послал телеграмму Лон. Через сутки девушка была здесь, а два часа спустя они уже летели в Афины.

— Что ты сказала матери? — спросил Квик.

— Ничего. Я ей оставила записку, что еду к тебе.

— За кого она сейчас собирается замуж?

Лон помрачнела. Всякий раз она чувствовала себя неловко, когда кто-нибудь заговаривал при ней о личной жизни Пегги. Родителей не выбирают. Но девушке, с тех пор как она себя помнила, хотелось иметь других родителей, которые любили бы друг друга и жили душа в душу. В семьях ее круга детям давали все, кроме главного — любви. И она ожесточилась.