Жиль Мартен-Шоффье - Однажды в Париже Страница 43

— Наоборот, ношение хиджаба должно стать обязательным. Тогда мы узнаем, сколько их, этих магоминеток.

Не знаю, где он научился ксенофобии, или это вышло у него просто так, но после его слов воцарилось загробное молчание. Все даже затаили дыхание. Олененок Бэмби и его сестрички, остолбеневшие от звука отдаленных выстрелов, произвели бы больше шума. В Маре пробралось гнусное чудовище. Вообще-то говоря, этот старый обыкновенный фашизм никому больше не внушает страха, во всяком случае, не мне. Итак, я расхохотался. Но внимание: шутка не рассмешила Армелль — совсем наоборот. Она не церемонилась:

— Для танцора ты слишком тяжелый. Сегодня вечером можешь возвращаться к себе. Мне уже начинают надоедать твои выходки реакционера, когда ты выступаешь против всего, за что все за, и за все, против чего все против…

В ее голосе больше не было обычного привкуса сахарной пудры. Взгромоздившись на трон гуманизма, она растаптывала своего альфонса и называла его бездарным танцором. Это уже начинало вызывать смущение. Никогда бы не поверил, но Армелль Делатур оказалась более гневной, чем разъяренный верблюд. И неиссякаемой. Она говорила не переводя дыхание. И с какой скоростью! Она даже обвинила парня в том, что он сторонник охоты на детенышей тюленей. Никогда она не произносила столько фраз за один раз. Но если все мы были смущены, то танцор и бровью не повел, он просто положил себе в тарелку еще малины. Раскаты взрывов вулкана по имени Армелль или звук, с каким разгорается спичка, — ему все было одинаково. Критика пишущей романы актрисы скользила по нему, как вода по телу русалочки. Когда Армелль замолчала, он просто спросил, закончила ли она. Честное слово! Она просто иссякла.

Искусственный блондин как настоящий хам положил свою салфетку прямо в тарелку, встал и сказал Армелль, что оставляет ее с теми, кого за ужином она назвала «грязной бандой претенциозных никчем». Последний удар. Хорошо сделано. И успокаивает. Армелль думала абсолютно то же самое, что и я. Мы все здесь портили себе вечер со смутной мыслью, что однажды, возможно, будет полезным позвонить по телефону одному из гостей. Она процедила сквозь зубы: «Скотина», — что ей оставалось еще делать? На что танцор сказал:

— Не надо закатывать глаза. Ты не на сцене. К тому же ты никогда там и не играешь. Ты годна только на то, чтобы сниматься в телесериалах.

Потом он вышел, достойно сопровождаемый Кастором и Поллуксом. Не думайте, что мне было не по себе. Обожаю такие ситуации. Ни за что на свете не стал бы я сокращать свое пребывание на этом ужине. Момент истины настал, сейчас-то я повеселюсь. Но — какая досада! — завибрировал мой мобильник. Прежде чем отключить телефон, я посмотрел на высветившийся на дисплее номер. Меня вызывала Аньес. Естественно, я сразу же ответил. И услышал — о, удивление! — что ее тон резко изменился. Остроумная пчелка вовсе не смеялась. Она была в слезах. И проговорила, всхлипывая: «Брюс пытался убить меня». При этих ее словах я мысленно представил обложку для номера «Сенсаций», который сможет быть продан в количестве 900 000 экземпляров.

Через полминуты я попрощался со всеми и вызвал такси. Или в моих руках была сенсация года, или, что еще лучше, я сам изгоню Брюса из жизни Аньес. В любом случае, боги мне благоволили.

Глава 11

Мэтр Франсуа Делор, адвокат.

Ничего не имею против журналистов. Благодаря ним я зарабатываю себе на жизнь. В этом одно из очарований Франции: здесь получают выкуп от прессы. Такую шутку не стоит даже пытаться практиковать в Англии. Там уважают истину; здесь обожают власть — это просто манна небесная для адвокатов моего вида. Троньте только волосок на голове у одного из моих клиентов, и я вас заставлю заплатить. Это так легко. А в Лондоне самая знаменитая британская топ-модель, судившаяся с журналом, который рассказал, как она разворотила комнату в Дорчестере, проиграла. В Париже я пригвоздил бы продажное издание к стене. Этот инцидент относился к частной жизни принцессы массмедиа и не имел никакого отношения к ее профессиональной или публичной деятельности. Значит, опускайте занавес! Когда я читаю «Вэнити фэйр», глазам своим не верю. Маленькие секреты, большие тайны, бестактное раскрытие секретов, признания… В суде высшей инстанции Нантерра, который я предпочитаю, каждый из этих пунктов подпадал бы под действие закона. Франция продолжает быть кастовым обществом, где удовольствие остается движущей силой для власть имущих и для звезд. Не стоит и говорить, что я одобряю этот изысканный пережиток Старого порядка: привилегированное сословие сохраняет право наслаждаться своими привилегиями втайне. Я надзираю за этим. И не думайте, что журналисты ко мне в претензии. Они находят мою бдительность такой же нормальной, как и попустительство со стороны судебных властей. Адвокаты носят шапки, судьи надевают ливреи, и те и другие находятся на службе, вот и все. Однако пресса все-таки устраивает свои дела. Доказательство: досье Аньес де Курруа попало в мой портфель во время вечера, где все мы были в своем кругу, на междусобойчике адвокатов и журналистов, с участием, кроме того, некоторых политиков. Это была прекрасная иллюстрация жизни парижского общества, где ужинают с теми, на кого нападают, и обращаются к ним на «ты».

Мероприятие, проходившее в павильоне Сентонж в садах на Елисейских Полях, было устроено по поводу вручения ордена Почетного легиона Тьерри Невэтуалю, директору «7x7». Такой наградой были отмечены скорее физиологические достоинства выдающегося представителя четвертой власти, чем редакторские заслуги: государство сняло шляпу перед бронированным пищеводом, способным проглатывать добычу одну за другой. Тот, кто должен был вручить награду Тьерри, должен бы был аккуратно составлять свои фразы, чтобы избежать любого пикантного намека на пособничество. Эту миссию осуществлял министр культуры и массовых коммуникаций де Фабр. Журналист Невэтуаль получил орден, и весь Париж собирался похлопать его по плечу — для провинциала из Жера ничего больше не имело значения. Он достиг этого. Чего же? С точки зрения всеобщего уважения — ничего, но он достиг этого! И все мы вместе с ним. «Ле Пуан», «Экспресс», «Пари-Матч», «Нувель Обсерватер», «Марианна», «Фигаро», «Монд» и другие журналы и газеты делегировали сюда своих директоров и главных редакторов; сюда пришли рок-музыкант Джонни Холлидей, актер Ален Делон, актер и певец Патрик Брюэль, телеведущие Тьерри Ардиссон и Марк-Оливье Фожьель; явились пять или шесть министров, несколько их предшественников и множество их потенциальных преемников пожимали руки; не забуду упомянуть и Карла Лагерфельда, штаб-квартиру Диора, Гуччи и других основных поставщиков рекламы в «7x7». Настоящее семейное сборище: парижская мафия, самая цивилизованная из всех. Мы не в Палермо, не в Москве и не в Гонконге. Шампанское было «Поль Роже», цветы — от Жиля Клемана, пирожные — от Пьера Эрме, а наряды — от Ланвена. Не говорю уже о женщинах: в 40 лет парижанкам нет равных во всем мире. Они уже нашли к этому времени свою прическу, свой силуэт, своего кутюрье, свой тон, и они ведут охоту на мужчин в том возрасте, когда другие женщины уже толпятся в секции для матерей семейства. Как только они начинают говорить, чувствуется, что у них есть стиль, и они с достигшей совершенства грацией забрасывают свой крючок в рассадник светского коварства. Если бы я об этом забыл, то Анн-Мари Видаль, главный редактор женского журнала «Гала», заставила бы меня вспомнить. Обожаю эту цыпочку. Довольно высокого роста, очень изящная, с длинными белокурыми волосами, обладательница улыбки, которая может вызвать автомобильную пробку, предпочитающая классические, но облегающие туалеты, она надела бы лодочки и на Северном полюсе. При этом ее невозможно поставить в тупик ни вопросами по истории Франции, ни вопросами о сравнительных достоинствах увлажняющих кремов «Ланком» и «Ив Сен-Лоран». Взяв меня под руку во время выступления Рено Доннедье де Фабра, который вручал Невэтуалю эту побрякушку, она синхронно комментировала его речь: