Татьяна Веденская - Мой шикарный босс Страница 43

Конечно же, нормальные люди в такой ситуации обязательно бы все проспали. Но только не мы. Вернее, не Станислав. Наутро он принес мне кофе и сказал, что я могу воспользоваться старой косметикой его жены, чтобы замазать следы «этого беспредела».

– Беспредела? – ухмыльнулась я.

Всю дорогу до самой работы мы спорили из-за того, какую радиостанцию слушать, а Шувалов оттаскивал мои руки от панели приборов с криками, что я создаю аварийную ситуацию на дороге. Мне было плевать, а он пообещал, что издаст приказ, по которому весь управляющий состав фирмы будет обязан слушать только «Эхо Москвы». Я подняла глаза небу:

– Только не это! Не-ет!

– Придется! – усмехнулся Шувалов. – Ты теперь у нас управляющий и обязана меня слушаться. Вот так!

Все было прекрасно вплоть до того момента, пока он не высадил меня в паре домов от офиса со словами «так будет лучше, нас не должны видеть вместе». Я вдруг поняла, что он имел в виду, говоря, что я обязательно обо всем пожалею. И все же… впервые в жизни мне было на это наплевать. Что-то происходило, а что – я не понимала. Летели недели, я практически не видела Шувалова нигде, кроме совещаний, но из зеркала в лифте на меня смотрело сияющее от глупой радости лицо. Достаточно было его короткого звонка или эсэмэски с вопросом: «Ты меня еще помнишь?», как все Алены и Кириллы, вместе взятые, переставали иметь для меня значение. Все вокруг ничего не понимали, но меньше всех что-либо понимала я сама.

Глава 2

Это еще цветочки? Какие же будут ягодки?

Считается, что родители всегда желают счастья своим детям. Бытует в народе такое мнение. Кстати, не лишенное оснований по причине того, что нормальные родители – те да. Хотят, чтобы дети были счастливы, здоровы, веселы и с сухими ногами. Поправьте меня, если я не права, но ведь если ребенок, от которого никто никогда не ждал каких-то особенных (и не особенных) успехов, вдруг получает повышение – вы же решите, что это удача? Слава богу, и мое непутевое дитятко на что-то способно, скажете вы. Вздохнете спокойно, справедливо полагая, что ваше воспитание все же дало в конечном счете хорошие плоды.

– Господи, они что, с ума сошли повышать тебя?! – воздела руки к небу моя матушка.

Вечер вторника на этой неделе из-за эсэмэски Шувалова отменился, так что маме досталась утренняя среда. Вчерашний вечер мы провели с Шуваловым в кинотеатре, где, сходя с ума от общей неприличности ситуации, втихаря целовались на последнем ряду. Такого я не делала со времен Леонида. Что интересно, и тогда, и сейчас я делала это по одной и той же причине – любить друг друга более обстоятельно нам было негде. У меня дома делала «долбаные уроки» Ника, которой скоро было сдавать «долбаный ЕГЭ», а у Станислава – ха-ха! – к тому же самому долбаному ЕГЭ готовился его сынок Алексей. В наши с Леней времена дома нам мешали родители. Теперь – дети. В общем, я была невыспавшейся, злой и совершенно не готовой к упрекам и ехидным шуточкам моей мамы.

– Что ты имеешь в виду? – Мои губы задрожали. Все это время я ничего не рассказывала маме о неожиданном росте моей карьеры. И вот, на тебе – Ника натрепала. Сказала, что наконец-то бабушке можно утереть нос. Но нашей бабушке нельзя утереть нос. Что бы ни происходило, именно она утрет нос нам. Только Нику-то бабушка и не трогала, а вот мне доставалось по полной программе.

– Ты же – сплошной скандал! У тебя нервы ни к черту!

– Если тебя послушать, у меня все плохо, – возмутилась я. – И нервы ни к черту, и характер скандальный, и ума нет…

– А откуда у тебя ум-то? Ты же за всю жизнь не совершила ни одного умного поступка. Попрыгунья-стрекоза.

– А вот – повысили! Да! – ядовито зашипела я. – И между прочим, я прекрасно справляюсь.

– Когда ты успела? – с подозрением посмотрела на меня мамуся.

Я прикусила язык. Ну кто меня за него тянул?

– Да так, то-се. Нормально работаю.

– И давно тебя повысили? – задала прямой вопрос она.

– Уже около месяца. Вот. – Я старательно размешивала в чашке сахар. Хотя вообще-то кофе люблю без сахара и с молоком. Мама подавала черный. И только сладкий. Для дополнительной деморализации.

– Значит, ты от меня скрывала. Если бы здесь действительно было чем гордиться, ты бы первая прибежала! И что ты делаешь? Хотя о чем я? Что ты умеешь-то? Только трепаться по телефону и выслушивать бредни твоих многочисленных подружек. На большее ты не способна.

– Да что ты! – вдруг неожиданно расхохоталась я.

Я смеялась и смеялась, не могла остановиться. Надо же, мама весьма точно сформулировала суть моей сегодняшней работы.

– И кто ты теперь? Ника что-то говорила, что ты какой-то управляющий? Это правда?

Впервые я заметила, что от обиды мамино и без того морщинистое лицо совсем скукоживается. Боже мой, она что – ревнует?

– В целом – да. Я – конфликтный управляющий, – начала было я, но мама увела взгляд и принялась копаться в лекарствах, всем своим видом показывая, что вот именно сейчас ей не до меня. – Мама, ты меня слушаешь?

– Что я буду всякую ерунду слушать. Где мои очки? Что здесь написано, прочти! – командным тоном она подсунула мне какую-то инструкцию к препарату с невозможным названием.

– Мама, скажи, ты меня совсем не любишь? – Я положила бумажку и посмотрела ей в глаза.

– Что за глупости? Я тебе мать. И вообще, ты не опаздываешь на работу? – заюлила мамуля.

Я взяла ее за руку.

– Я очень рада, что меня повысили. Мне впервые в жизни что-то доверили, понимаешь. Всю жизнь я только и слышу: Митрофанова не справится, Митрофанову не нагружайте! Мама, мне тридцать четыре года, и я уже вполне готова к интересной работе и к большим чувствам. Я хочу любить, страдать, жить. Я хочу всего-всего, от чего ты всю жизнь меня так старательно берегла. Понимаешь?

– Потом ты будешь жалеть! – меланхолично пожала она плечами. – Молодость и красота быстро проходят, а тем, кто высоко сидит, больнее падать.

– Значит, надо жить, как ты? Много лет мечтать о славе большого художника, но сидеть дома и пилить своих близких? Чтобы никогда ниоткуда не упасть? – Я смотрела на маму, словно видела ее впервые в жизни. Она сидела передо мной, на другом конце стола, в мешковатой кофте и вязаном платке – она была старой женщиной, которая мучительно переживала, что молодость ее ушла безвозвратно. Может, по ночам она снова и снова прокручивает в голове свою жизнь и ищет, где допустила ошибку?

– Я рада, что тебя повысили. Но я не понимаю почему! – надула она губы.

До какой же степени она не верила в меня! Не потому ли я всю жизнь сижу в уголке и пытаюсь прикрыться газеткой, чтобы никто меня не увидел? Может ли человек, который с пеленок слышал, что он – неудачный результат неудачного эксперимента, и сам поверить, что он чего-то стоит?