Дженет Таннер - Дочь роскоши Страница 44

– О чем ты говоришь? – закричала она Лоретте. – Ты что, хочешь сказать, что Ченел-Айлендс не будут оборонять? Ты неправильно поняла. Наверняка неправильно!

– Боюсь, что это правда, дорогая. – Голос Лоретты, усвоивший раз и навсегда репертуар провинциальной сцены, прозвучал легко и музыкально. – Какая ужасная досада! Говорят, что мы настолько близко к Франции, что защитить нас будет практически невозможно, поэтому лучше всего всем полностью разоружиться.

Вив не верила своим ушам и не отрываясь смотрела на мать.

– Но если нас не будут защищать, тогда уже немцы наверняка двинутся в эту сторону и завоюют нас.

– Я тоже так думаю. Можешь представить, сегодня я разговаривала по телефону с папой, и он настаивает, чтобы мы немедленно эвакуировались. Он сказал, что снял для нас усадьбу в Эссексе и хочет, чтобы я прямо сейчас организовала вылет.

Вив похолодела, как это с ней всегда случалось, когда она думала о Ники. Если они сейчас улетят в Эссекс, то узнает ли она что-нибудь о нем и узнает ли вообще? Ведь он даже не будет знать, где ее искать!

– Но мы же не поедем? Лоретта пожала плечами.

– Вообще-то надо бы ехать… Но я говорила твоему отцу, что ни один напыщенный немец не напугает меня, чтобы я бросилась бежать сломя голову. Мне надо несколько дней, чтобы решить, что забрать с собой, и распорядиться тем, что мы оставим здесь.

Вив чуть не расплакалась от облегчения. Слава Богу, что мать ее так упряма и любит покрасоваться! По крайней мере это даст ей небольшую передышку. Но дни шли за днями, уже был назначен день отъезда – в последнюю субботу июня, – а от Ники по-прежнему не было никаких известий. Отчаяние вновь охватило ее. Но перед отъездом она решила наступить на собственную гордость и пойти к родителям Ники, чтобы узнать хоть что-нибудь о нем и оставить свой будущий адрес. Они были не слишком дружелюбны к ней, и перспектива этого визита несколько страшила ее, но Вив стряхнула с себя нервозность. Для нее ничто не имело значения, кроме известий о Ники, и, кроме того, она знала, с кем из членов семьи она собирается встретиться. Конечно, это будет не Лола, которая никогда не скрывала своей антипатии и неодобрительного отношения к Вив. Но у Шарля в городе был офис, и он был куда более терпимым. Кроме того, Вив чувствовала, что с мужчинами у нее всегда складывались более доверительные отношения, чем с женщинами. Если и есть кто-то, кто ей расскажет что-нибудь про Ники, то это Шарль.

И вот в пятницу 28 июня, после обеда, Вив на своем открытом «туре» поехала в Сент-Хелиер. Она ехала слишком быстро по узким улочкам, а тем временем в чистом голубом небе немецкие самолеты прочерчивали белые паровые следы. Но она ничего не замечала. Немецкие самолеты в последнее время постоянно летали над островом.

Вив поджала губы и надавила на акселератор. Ее гораздо больше занимало, что она скажет Шарлю Картре, чем любой любопытный немец. Она сумеет уговорить его. Лишь бы он был на месте!

Вдруг она начала дрожать при мысли: а почему же сами Картре не эвакуировались? Может, потому, что они были сами как бы частью острова – ведь невозможно было бы представить себе Сент-Хелиер без них. Но сейчас, когда она задумалась об этом, ей пришло в голову: а с какой стати, собственно, они должны оставаться? Сейчас у них нет особого бизнеса. Кому захочется проводить отпуск на захваченном врагом острове? Хоть бы он все еще был там! – молила Вив. И хоть бы сказал, что Ники жив! Она припарковала свой «туре», выбралась из него и пошла вдоль Конвей-стрит в поисках вывески «Картре Турс».

Картре не покинули Джерси, хотя планировали эвакуировать в безопасное место хотя бы детей.

Они говорили об «аннексии» весь день, как только узнали оглушительную новость, что остров должен быть демилитаризован, впопыхах собравшись на семейный совет вокруг соснового скобленого стола на кухне.

– Но это же нелепо, нелепо! – бушевала Лола. – Как они могут умыть руки и бросить нас на произвол судьбы? И думать, что я рада, что Уинстон Черчилль так же виновен, как Чемберлен! Он даже хуже него! Что мы должны теперь делать, хотелось бы узнать?

Шарль налил себе чистого виски, и в такое время дня это было неслыханно – для него, который обычно ничего не пил крепче сваренного дома пива.

– Ты с детьми можешь поехать в Англию – там будет безопаснее.

София навострила уши. Никогда еще за свою жизнь она еще не уезжала с Джерси.

– Ну а ты? – требовательно спросила Лола. – Ты поедешь с нами, Шарль?

– Я? – с удивлением спросил он. – О нет! Кто-то же должен оставаться здесь и за всем приглядывать. Джерси – мой дом. Я не уйду и не оставлю его немцам.

– Тогда и я не уеду, – твердо заявила Лола. – Ты прав, Шарль. Мы не должны убегать. Но я думаю, что детей надо отправить. Мне будет намного спокойнее, если я буду знать, что ребята в безопасности.

– Я не ребенок, – возразил Поль. – Не понимаю, почему я должен пропустить всю эту заварушку?

– Заварушку! – взорвалась Лола. – Ты думаешь, это будет просто заварушка? Что ты болтаешь, глупый мальчишка!

– Но если ты и папа остаетесь…

– Это совсем другое дело. Кроме того, ты нужен будешь своим сестрам – чтобы приглядывать за ними. Нет, Поль, больше ни слова. У меня есть чем заняться, кроме того как спорить с тобой. Я сейчас ухожу к пирсу и найму для нас шлюпку. Когда вернусь, надеюсь, вы уже соберетесь и будете готовы к отъезду.

Поль нахмурился, но ничего не сказал. Ему было почти шестнадцать лет, и он терпеть не мог, когда с ним обращались, как с ребенком, но он все еще уважал мать. Любые попытки взбунтоваться против ее диктата, иногда появлявшиеся у него, почти всегда подавлялись равным по силе желанием сделать ей приятное. С детских лет он понял, что Лола требует полного послушания, и когда она его получала, то становилась теплой, великодушной, любящей. Но попробуй только рассердить ее – все пойдет наперекосяк. Из-за своего быстрого, изменчивого нрава она тут же взрывалась, и его обжигали резкий шлепок или неизбежная оплеуха. Однако подобное физическое воздействие было еще не все. Намного хуже было чувство вины, которое она умела внушать, почти неподдающееся осмыслению чувство, что ты как-то подвел ее. Поль обожал Лолу, какой бы она ни была сердитой или разгневанной. И даже если она изрекала закон или навязывала силой правило, которые он считал глупыми или несправедливыми, или наказывала его за какие-нибудь проступки, у него все словно обрывалось внутри и он жаждал добиться ее одобрения и страдал от нехватки его.

Для всех детей Лола казалась воплощенной версией Святого Петра или Судного дня. Она увлекала их через порталы к теплу, свету и любви или метафорически ввергала их в геенну огненную, пока они не понимали, в чем их ошибки. Вероятно, Поль находился под большим воздействием той власти, которую Лола имела над всеми ними. Его возмущение всегда было более крикливым, а раскаяние – горшим. Так трудно было оправдываться, когда спадала первоначальная бравада, и понимать, что сопротивление бесполезно. В конечном итоге всегда выигрывала Лола, а он в конце их размолвок испытывал стыд, что не может ей противостоять и все время проигрывает. И вот теперь, несмотря на то, что тело его дрожало от несправедливости ее решения, инстинкт самосохранения подсказал ему, что надо держать язык за зубами, пока мать не выйдет за дверь. И тогда, правда, без особой надежды, ибо опыт научил его, что Шарлю редко удавалось переубедить Лолу в важных делах, он повернулся к отцу: