Светлана Полякова - Лестница на небеса Страница 44

— Кинг…

— Нет, Бейз, помолчи пока… Я должен тебе все сказать. Я кому-то все это должен сказать, иначе задохнусь. Иногда, Бейз, моя боль больше меня, и тогда я вою, как подстреленный волк… А иногда не могу без нее и иду к ее дому, ночью… Стою под ее окном, и тогда мне становится немного легче. Ты думаешь, что это легко выносить?

Он затушил сигарету и тут же зажег новую. Его пальцы дрожали.

— Ты думаешь, я Ему не молюсь? Только это и делаю… Не о себе — с этим я смирился. В конце концов, никто от собственного личного «страшного суда» никуда не денется. Я о ней молюсь. А Он не слышит… Если ты, Бейз, научился с Ним разговаривать — попытайся… Может быть, Он на тебя среагирует? Бейз теперь и не пытался прерывать его. То, что Кинг сейчас говорил, было больно, невыносимо больно и страшно, но, в конце концов, кому-то надо это выслушать.

— Так о чем я? Ах да… Я прихожу под ее окно. Я стою там до утра и пытаюсь поймать частичку ее дыхания. Я знаю, что не могу разогнать тучи, собравшиеся над нашими головами. А потом, когда она приходит, я пытаюсь сделать все, чтобы она возненавидела меня так же, как я сам себя ненавижу…

— Это невозможно, — не выдержал Бейз. — Она никогда не станет тебя ненавидеть… Она же видит твою душу. Она просто не может сейчас понять, почему ты не даешь ей подойти к тебе ближе. Кинг, мне кажется, тебе надо просто поговорить с ней.

— Она не уйдет, Бейз, — прошептал Кинг. — Ты знаешь, что она сделает, скажи я ей всю правду… Она, наоборот, бросит все и будет здесь, рядом со мной. Она…

Он поднял на Бейза глаза, в которых, кажется, не было ничего, кроме любви и боли.

— Она захочет уйти вместе со мной, Бейз… Просто встать на ступеньку этой лестницы и уйти отсюда. Вот и все, что она сделает, Бейз…

— Я знаю, чем скорее уедешь ты…

— Аня!

Словно проснувшись, она посмотрела на Дмитрия.

— Аня, у нас только репетиция! Если ты намереваешься вот так уходить, смею тебя заверить, на спектакле ты просто упадешь в обморок! Или сойдешь с ума!

Она машинально кивнула.

— Ты актриса. Все. Ты тут не живешь. Различай грани, Аня.

«А они есть?» Вопрос чуть не сорвался с ее губ. Нет граней… Этот вымысел почти не отличается от реальности. Ей плохо. Ей тоже кажется, что она его теряет…

— Хорошо, Дмитрий Сергеевич…

— Аня, если это не прекратится, я буду вынужден тебя заменить…

— Хорошо.

Она только так и отвечала. Безликим, ничего не выражающим согласием на все. Ты умрешь, Аня? Хорошо. Ты останешься живой? Хорошо. Он вообще не мог понять, что с ней происходит. Еще вчера глаза лучились счастьем, и одни только детские проделки — то в окно вылезет на первом этаже, то на этюдах заставит всю группу ставить анекдот про Белого Джо. И вдруг — эти крылья упавшие…

Этот отрешенный взгляд. И жизнь только во время репетиций, когда, казалось, ей мало образа, мало — она там со своей болью не помещается, и вместо маленькой девочки Кончиты появляется грандиозное, странное… Когда эта девочка по внутреннему своему страданию начинает превосходить главного героя. Ах, конечно, ей бы сейчас больше подошло — «душой я бешено устал». Какой тайный горб она таскает на груди?

— Все, — устало сказал он. — На сегодня все. Завтра… Аня, останься.

Она ответила: «Хорошо», покорно и обреченно. Остановилась на входе уже, вернулась — во всем ее облике угадывался надлом.

— Сядь, — попросил он.

Когда прозвучало снова это «хорошо», он с трудом подавил в себе желание подойти и тряхнуть ее за плечи.

— Аня, что происходит?

Она подняла на него глаза, измученные и усталые. Он почти угадал ответ: «Все хорошо»…

— Аня, — поспешил он заговорить снова, чтобы не услышать это слово. — Пойми, так нельзя.

— Я плохо играю?

Нет, не в этом дело… Наоборот. Я даже иногда думаю, что ты потеряла грань между вымыслом и реальностью… Пойми, это все не с тобой происходит. С ней! Когда ты говоришь эти слова: «Мне кажется, что я тебя…», у меня мурашки начинают бегать по коже! Аня, это не ты теряешь! Ты проводница чужих слов!

— Да, хорошо… Я поняла.

— Аня, что ты поняла?

— Я все поняла. Надо…

Она не договорила, резко отвернулась.

— Понимаете, я вот думаю, что она так одинока… И будет одинокой всю жизнь. Представляете? Почему он ее с собой не взял? Или сам бы остался, наплевав на эти глупости… А он просто бросил ее. Одну. Перед окном со свечой. И даже не подумал, каково ей будет.

В ее медленных словах было столько боли, что Дмитрий снова подумал: с ней происходит что-то страшное. Там, внутри. Может быть, это и в самом деле, как говорит Вера, ненормальная психика? Если человек не может найти тонкую грань между своим «я» и образом, получается, что она права. Но раньше все было нормально! Раньше ведь все было не так!

— Вероятно, я в самом деле не смогу, — сказала она. — Но ведь поздно уже заменять меня…

— Анечка, никто не говорит об этом, просто мне, честное слово, страшно!

Она едва заметно усмехнулась.

— Мне самой страшно, — прошептала она. — Потому что иногда кто-то говорит внутри меня — это все о тебе… И я ничего с этим поделать не могу. Но я постараюсь играть нормально. Правда. Я буду очень стараться.

Он не знал, что сказать. Все слова были лишними, ненужными и глупыми.

Он только и нашел одно-единственное слово, которое сразу пришло — и вырвалось раньше, чем он успел его остановить.

— Хо-ро-шо…

Когда она подходила к дому, начался дождь. Пока еще он несмело накрапывал, но Мышка остановилась, подняла голову. Странно, она обрадовалась этим робким каплям, упавшим на ее ладонь. «Мне подали знак», — сказала она себе. Все будет… Договаривать она не стала, чтобы хоть на этот раз сбылось.

Она поднялась по лестнице, открыла дверь, прячась в обыденности дома.

— Анька, ужин на столе, — сообщила ей сестра.

— А родители?

— Они уехали на дачу…

— Дачники, дачи, — прошептала Мышка слова Раневской из «Вишневого сада». — Это так пошло…

Ася смотрела на нее удивленно.

— Что с тобой? — поинтересовалась она. — Ты вернулась из заоблачных высей и обрела способность шутить?

— А я была там?

— Не знаю… Я не знаю, где ты была…

— Я сама не знаю.

Она прошла в комнату, включила магнитофон.

«Последнее время он слушает только Моррисона. И я тоже слушаю только Моррисона. Как будто это еще может нас объединить…»

Опустив голову на руки, она попыталась раствориться в музыке — и снова это был посмертный концерт. Адажио Альбинони. Там, в какой-то точке, любовь становилась слишком огромной и переставала помещаться в маленьком мире. Там любовь вырвалась наружу, соприкасаясь с небом. И это было куда важнее…