Янина Логвин - Гордая птичка Воробышек Страница 44

— Не смешно, Люков, — осторожно замечаю я. — Ни капли.

Он задумчиво ведет плечом и соглашается:

— Мне тоже. Не кипятись, птичка, и не надумывай себе лишнего. Я страшно голоден, запахи пищи в этой кухне сводят меня с ума, но я честно желаю использовать свое право эксплуататора до конца, пока ты в моей квартире. А еще я грязный тип, находящий тайное удовольствие в созерцании девушек, принимающих пищу. Есть в этом что-то, мм… эротичное. Признавайся, Воробышек, ты ведь не ужинала вчера?

— Нет, — отвечаю я, отступая к ряду кухонных шкафов. — В-вообще-то, вчера я собиралась уйти.

— Вот и славно, — наконец отводит от меня взгляд Илья и косится в сторону. — Что это у тебя на плите? — вскидывает любопытную бровь. — Мясо? Тащи все! — разрешает в ответ на мой кивок и добавляет в спину, когда я поворачиваюсь и ступаю за тарелками к посудной стойке, тянусь, привстав на цыпочки к верхней полке шкафа за салфетками: — И себя не забудь подать, Воробышек, под каким-нибудь соусом. Что-то я слишком голоден.

Наверняка это шутка, и я легко пропускаю слова Ильи мимо ушей. Он произносит ее неожиданно зло и сердито, вполне в похмельном бухтящем духе проснувшегося после дебоша пропойцы, — мне ничего не остается, как отнести ее к переменчивому, кислому настроению парня.

— Не переигрывай, Люков, — отвечаю я, нарезая хлеб и наполняя тарелки для нас двоих мясом и гарниром. Илья прав, несмотря на такой поздний, а может, ранний час, я совсем не против перекусить. К тому же намерена оставить здесь все продукты, привезенные мне братьями, чтобы восполнить пробел, образовавшийся после меня в холодильнике. — Не такой уж ты страшный эксплуататор, каким хочешь казаться. И один жалкий простуженный воробышек вряд ли умерит твой внезапно проснувшийся волчий аппетит. Куда лучше вот это…

Я поворачиваюсь к Люкову и останавливаюсь с занесенными в руках тарелками, в одно скупое, тут же отлетевшее прочь мгновение, успев уловить незнакомый взгляд Ильи. Такой жадно-мужской и оценивающий, что мои голые коленки под халатом, на добрую ладонь открывающий их, и те краснеют от его неприкрытого откровения.

Мне показалось. Конечно, показалось. Вряд ли возможен интерес такого парня, как Люков, ко мне в подобном контексте. Этого просто не может быть. Да, я бравировала перед той девушкой — Марго, кажется, его привязанностью и придуманным чувством, но была слишком больна, чтобы задумываться о сказанном тогда всерьез. А сейчас… А сейчас я не должна допускать себе даже возможной мысли в это поверить. Слишком ярок Люков для девушки, подобной мне, слишком порывист в увлечениях и слишком непостоянен. Если я умру еще раз, то больше не воскресну.

Я чувствую: ему по силам разрушить меня. По силам прокрасться в сердце и завладеть мыслями, как когда-то удалось моему верному партнеру по танцам — Виталию, если только позволю себе быть слабой. Слишком я расположена к нему. А я не могу позволить слабости, я дорогой ценой собрала себя по кускам, и должна об этом помнить. Помнить о том, что мелькнувший в глазах Люкова интерес ко мне, как возник не из чего, так же быстро ни во что и канет.

— Совсем не страшный? Жаль, — отзывается Илья, наблюдая за мной. — Мужчине присуще мнить себя великим в близком присутствии женщины. Этаким агрессором и хозяином положения, это окрыляет и добавляет уверенности в себе. Ладно, Воробышек, — парень вздыхает и милостиво отводит глаза, — оставим тебя на потом.

Он отворачивается, а я нахожу в себе возможность дышать. Тихо сажусь напротив Ильи за стол и не поднимаю от тарелки глаз, вяло ковыряя вилкой и ножом давно остывшее мясо. Когда приходит черед кофе, я молча завариваю Илье свежий и режу черничный пирог, к моему скрытому удовлетворению и облегчению удавшийся на славу.

— Где твой отец, Воробышек? — неожиданно произносит Люков, когда я ставлю перед ним тарелку с десертом и подвигаю напиток. — Твой брат забыл упомянуть, как именно его называет отец. Почему?

Моя рука так и замирает над чашкой, а глаза поднимаются на парня. Убедившись, что он намерен услышать ответ, а не просто разбавляет вопросом затянувшуюся между нами паузу, я говорю:

— Потому, что его нет. Погиб на учениях в море, семь лет назад. Он был военным. Случайная смерть при запуске новой ракетной установки, единственная в том походе.

— Откуда ты? Из какого города?

— Гордеевск. Правобережье, а что?

— Кто такой Игорек?

— Люков, это что, допрос? — я опускаю руки ладонями на стол и невольно напрягаюсь. — Группу крови и личный идентификационный код тоже хочешь знать?

— Нет, — невозмутимо подносит пирог ко рту парень и сужает взгляд. — А скажешь?

— Нет, — в свою очередь отвечаю я. — Как не стану отвечать на вопросы, которые касаются только меня. Я же не спрашиваю тебя, почему ты живешь один и весьма безбедно. Хотя это выглядит странно.

Люков со вкусом слизывает с губ стекающую чернику, отпивает глоток кофе и ухмыляется.

— Разве? Что именно тебе кажется странным в моей жизни, Воробышек? — приподнимает вверх темную бровь. А я, сколько бы он не ухмылялся, замечаю за холодным фасадом толкнувшуюся в парня тоску и вспоминаю портрет светловолосой женщины из личного фотоальбома Ильи. Высокой, тонкой и красивой. Стоящей за руку с вихрастым смеющимся мальчишкой на фоне городского пруда.

— Я провела в твоем доме почти пять дней, Люков, и за это время никто не побеспокоил меня из твоей семьи. Сказать честно, мне не раз приходила в голову мысль, что меня легко могут вышвырнуть вон отсюда, если застанут тут без тебя, — признаюсь я. — То, что никто не побеспокоился о твоем отсутствии и моем присутствии в твоей квартире, кроме небезызвестного доктора Шибуева, кажется мне странным.

Скулы Люкова напрягаются, а взгляд ложится в пол. Илья молча доедает пирог, допивает кофе и отодвигает от себя опустевшую чашку. Откидывает плечи на резную спинку стула и только теперь поднимает на меня глаза.

— Ты честно заслужила от меня еще пару свиданий к сессии, птичка. Давно не получал такого удовольствия от пищи. Когда у тебя первый экзамен? — сухо интересуется.

— Э-э, т-третьего января.

— Что?

— Высшая математика у Игнатьева.

— Отлично, он жадный сыч, я попробую с ним договориться. Следующий?

— Восьмого, термодинамика. Но ты вовсе не должен с кем-то договариваться насчет меня, Илья, — тихо возражаю. — Нельзя тянуть утопающего за уши вечно. Для таких, как я, существует пересдача. Или билет в один конец, если совсем не повезет.

Я зацепила его своими невольными словами о семье и чувствую это напряженным нервом. Да, мне не понравился внезапный допрос Ильи, лишенный излишней деликатности, но стоило ли самой отвечать тем же?