Спенсер Скотт - Анатомия любви Страница 44

И в итоге, когда пришло время действовать быстро и энергично, мы все оказались беспомощными, как кролики на скоростном шоссе, поскольку узнали нечто такое, что было невозможно принять. Когда жизнь топталась где-то на краю забвения, оказалось, что мы вовсе не одна семья: каждый был сам за себя, со своими страхами, со своим одиночеством. И пусть никто из нас не был в состоянии по-настоящему уловить ту мысль, но я уверена, что все почувствовали, в той или иной мере, что мы наказаны за вмешательство в священную химию мозга, что тот пожар был преддверием ада, на который мы себя обрекли. Я часто задавалась вопросом (и сокрушалась), почему мы были так чертовски беспомощны, почему не смогли просто выйти из дома, и каждый раз мне вспоминалась тогдашняя мысль: я заслуживаю худшего.

Кстати, о чувстве вины. Кажется, я хочу защититься от твоего обвинения. Цитирую: «… когда я начал оставаться у вас на ночь, все заметили, что Джейд не высыпается, и потому было решено, что нам нужна двуспальная кровать, подержанная двуспальная кровать из Армии спасения, которую мы обработали средством от клопов и надушили „Шанелью № 5“».

Разве это была моя идея? Может, «Шанель № 5» была моей идеей – «Шанель» уж точно была моей. Однако кровать была идеей Джейд и, смею предположить, твоей. Неужели тебе кажется, что покупка этой двуспальной кровати была в моем стиле? Неужели ты помнишь, как я высказывала подобное предложение? Или же ты запомнил, что с моей стороны не последовало возражений, и решил, что я «за»? Ты не понимаешь. Я сознавала, что вы оба не высыпаетесь, однако причина заключалась в ураганной силе вашей любви друг к другу. Ты заставил меня горячо желать себе бессонницы, потому что я поняла причину, движущую вами: нежелание расставаться. Именно одиночество сна наводило на тебя ужас. Ты не хотел спать. Отсюда и прогулки далеко за полночь. Мы думали, вы стараетесь измотать друг друга, но теперь-то я понимаю, какую цель преследовали эти двухмильные вылазки. Вы будили друг друга, наверное заходя в «Медичи» на чашку эспрессо, прежде чем возвращаться домой.

Джейд всегда любила поспать. По выходным она запросто могла проспать часов до четырех дня. Она спала в школе, засыпала в автобусе, на загородных прогулках всей семьей. Она, словно старушка, задремывала в кино. Естественно, мы заметили эту ее едва ли не нарколепсию и поняли, что это способ убежать: от собственного стремительного взросления, от всех бесчисленных подробностей жизни, которые расстраивали ее, и от нас. Однажды, когда ей было лет девять-десять, я обнаружила, что она спит в ванне, и разбудила ее, потому что испугалась, что она может утонуть, и потому что уже целый час дожидалась, когда же она выйдет. Она посмотрела на меня со всем негодованием, на какое была способна – уже тогда его было немало, – и сказала: «Сон мне необходим». Она очень ревностно относилась к своему сну, оберегала его, словно это была ее собственность. Если бы она могла прятать его, как я прятала свои шоколадки, то повсюду были бы заткнуты сновидения и свертки с бессознательным. В доме, где всем делились и обо всем говорили вслух, где нужд было больше, чем возможностей эти нужды удовлетворять, Джейд научилась уходить во вселенную, где до нее невозможно было добраться, невозможно критиковать, невозможно узнать.

И вот после стольких лет ее нарколепсии нам, с появлением на сцене тебя, пришлось привыкать к бессоннице Джейд. Когда возникли первые симптомы – некий ледок в глазах, а также ее откровенные заявления, что она спит около двадцати часов в неделю, – Хью избрал гомеопатический метод и начал давать ей микроскопические дозы стимуляторов. Начал он с растительных стимуляторов, добавленных в чай, затем, отойдя от своих принципов, даже стал подмешивать декседрин. Хью предположил, что ее тело бодрствует по причине какого-то внутреннего кризиса, из-за потребности в бессоннице, и, следуя гомеопатическому эдикту лечить подобное подобным, Хью предпринял попытку освободить ее тело от необходимости порождать бессонницу, порождая ее искусственно, – таким образом он надеялся ослабить сигналы мозга, вызывающие инсомнию. Затем он предпринял гомеопатическую атаку номер два, разновидность доморощенного психоанализа. По неизвестным причинам это здорово удавалось Хью.

Хью основывался на подозрении, что твои занятия любовью оставляют Джейд в постоянном возбуждении, скажем так, в состоянии неудовлетворенности. Это, правда, никак не объясняло твою бессонницу, однако твоя бессонница тревожила как-то меньше. Постоянная сексуальная неудовлетворенность, вероятно, была чистой воды фантазией Хью, его способом примириться с утратой дочерью девственности, но тем не менее он постарался деликатно вытянуть из нее подробности «ночной жизни», как он это называл. Джейд пощадила его, деликатно умолчав о том, что ответ смутит его, а также о том, что не считает его новоявленным Фрейдом, готовым посмотреть правде в лицо, какой бы горькой эта правда ни была. Словом, она попросту отказалась говорить о вашей сексуальной жизни. Мне кажется, она знала, что Хью хотел услышать о ее ночных страданиях и метаниях, но в любом случае говорить об этом она не собиралась. Ее преданность тебе и миру, в котором вы оба жили, не имела границ. Джейд была патриоткой той земли чувств, которую вы отвоевали для себя: «Это моя любовь, правильная она или нет!» Поэтому она обходила его вопросы, честно сказать, робкие, а когда он прибегнул к лобовой атаке, то закричала: «Ты все у меня отнимаешь! Ты присваиваешь себе то, что принадлежит мне!» Джейд обладала способностью переходить на язык Хью, когда сражалась с ним. Джейд облачалась в форму войск Хью и нападала на него с деревьев и из-за кустов, тогда как я сражалась с ним подобно британским колониальным войскам: на открытой местности и в красных мундирах.

А бессонница не проходила. И те ночи, когда тебя не было с нами, были не лучше. Джейд отправлялась в постель пораньше, явно спеша воспользоваться часами, когда никто не будет мешать, но затем следовал по меньшей мере один звонок тебе, однако чаще всего, проспав час или два, она уже сидела за письменным столом, строча тебе письмо, рисуя твое лицо или сочиняя стих для тебя, иногда даже пытаясь наверстать пропущенное в школе. Хью был уверен, что у нее отмирает краткосрочная память, что она стала бледнее. Он даже начал нести чушь о том, стоит или же не стоит незаметно подмешивать ей барбитураты. Он куда охотнее соглашался на прием наркотиков за компанию, нежели по медицинским показаниям.

И вот кульминация наступила, когда Джейд пришла к нам и попросила настоящую кровать для своей комнаты, двуспальную кровать, подобающую даме, которая делит спальню с любовником. Очень странно, что теперь ты коришь меня за уступку в столь незначительном вопросе, ведь был вопрос куда важнее: прежде всего, мы ведь пустили тебя в спальню нашей дочери. Получается, ты поддерживаешь нашу веру в сексуальные права молодежи, но возмущенно поднимаешь брови из-за какого-то там предмета мебели. И как насчет твоих собственных высокоморальных родителей? Что было у них на уме, почему им так и не удалось удержать тебя от переезда в наш дом? По крайней мере, мы с Хью знали, где находится наша дочь, даже могли услышать ее через стену, если бы прислушивались повнимательнее. Правда состоит в том, что никому не хватало духу запретить вам двоим постоянно быть вместе, энергетика вашей связи странным образом пересиливала все. Поскольку мы не считали, что заниматься любовью – это грех или преступление, то могли лишь возразить, что вы с Джейд еще не готовы к плотским наслаждениям. Только как мы могли такое сказать, когда сами буквально обезумели от зависти из-за вашей любви? В вас внезапно воплотились все наши наполовину забытые романтические фантазии. Отказывать вам было равносильно тому, чтобы отказывать себе.