Екатерина Каверина - Цвета счастья Страница 45

— Сергей Георгиевич, Панков в приемной, — вырвал его из мыслей голос секретаря, — примете его? — Это уже было однажды, вспомнилось Сергею, тогда он так волновался и ждал, что расскажет ему Панков о Кате, как это было давно.

— Пускай войдет, — бросил в трубку Сергей.

Вечно собранный, сегодня руководитель департамента безопасности был немного взволнован, или Сергею это только показалось?

— Вадим Викторович, что-то произошло? — коротко бросил он.

— Произошло, но это не имеет прямого отношения к холдингу, — так же кратко ответил Панков.

— В чем же дело? — Сергей удивленно приподнял брови.

— Это касается судьи Борисовской, в ее окружении… — начал было Панков.

— Я не желаю ничего слышать об этом, ничего, — почти закричал Сергей, — Не хочу, чтобы вы не только говорили о ней, но даже не думали заниматься этим вопросом — вот так любимая женщина была отброшена в ранг вопроса, — Запомните это и никогда не приходите ко мне с сообщениями о Борисовской, — Сергей вскочил и теперь нервно расхаживал по кабинету.

— Сергей Георгиевич, может быть, вы все же выслушаете меня, — настаивал Панков.

— Нет, если вам больше нечего сказать, вы свободны, — резко сказал он и опустился в кресло. Удивленный и раздосадованный, Панков тихо прикрыл за собой дверь. Он, исполнитель, не имел права на чувства, но понимал, что Дорофеев совершает ошибку, которую, быть может, не сможет исправить.

— Боже мой! — Сергей обхватил голову руками, сорвал с шеи галстук, бросил его в сторону. — Я не могу каждый день вспоминать о ней, видеть грустное Лизино лицо, укоризненный взгляд собственной домработницы, — за галстуком в сторону улетело хрустальное пресс-папье. — И зачем я вообще встретил ее? Почему она осталась со мной в том мексиканском городишке, вошла в мою, в наши жизни? Когда тот же Панков подтвердил, что все увиденное нами правда?.. — Сергей до сих пор не мог забыть тот стыд и унижение, которое испытал, когда просил Панкова установить, есть ли хоть малейший шанс, что кадры настоящие, а не результат умелого монтажа…

Ночь, темная ночь, свет никак не сменит тьму. Боль и предательство, они преследуют ее всю жизнь. Чем лучше было накануне, тем хуже будет завтра — аксиома, не требующая доказательств. Отец оставил ее, маленькую девочку с косичками, ушел, сбросил пыль со своих сапог. Дима, еще вчера уверял ее, что их любовь такова, что от ее силы гаснут звезды — любовь вдруг прошла и звезды больше не гаснут. Верить нельзя, никому! Или, может, это она не тех выбирала? Теперь уже поздно о чем-то жалеть! Сергей, холодный вероломный мерзавец, он тоже бросил ее, как старый ненужный хлам. Маша, лучшая подруга, которой она сопереживала, давала в долг деньги и «забывала» спросить их обратно, — это она, она! желает Кате зла, как только она раньше не подумала об этом! Обрывки фраз, косые взгляды: «Солнце, да ты украла мою мечту», — сказала Маша, когда Катю назначили судьей. Беда в том, что Катя и не мечтала об этом, она хотела быть адвокатом, заниматься международным правом или работать в трансконтинентальной корпорации, мир ведь так огромен. Она мечтала о доме в пригороде, любящем успешном муже и звонком детском смехе, но уж точно не о судейской мантии. И Даша, Даша тоже предала ее, в этом Катя больше не сомневалась. Никто не знал, что она беременна, и вдруг дохлая птица, никто не знал, что она в клинике, и вдруг эта страшная корзинка с цветами, с шипящей гадиной внутри. Вчера Катя слышала Дашин разговор с Машей, но не придала ему значения, хотя надо было. Ведь не зря же она держала ее в больнице, хотя вполне могла отпустить домой.

Страшно, так страшно! Дети, мальчик и девочка, еще почти пять месяцев и они появятся на свет, но как пережить все, что происходит вокруг, как бороться одной?! Если бы он мог быть рядом, прижать ее к себе, коснуться округлившегося живота, поцеловать, так нежно и так страстно!

Нет времени мечтать и вспоминать! Надо что-то делать? Но что? Что сейчас капает из этой капельницы, лекарство или отрава? Что еще ждет ее здесь? Катя дрожащей рукой вытащила иголку из вены, лекарство потекло на пол, белая простыня окрасилась алой кровью. Все не так просто — пришлось вызвать медсестру, она поохала, сделала Кате перевязку, хотела снова поставить капельницу, но Катя отказалась, сказала, что не может с нею уснуть, сестра что-то пробормотала себе под нос и вышла.

Завтра же Катя уйдет отсюда, уедет домой, вызовет маму, найдет другую клинику, и вычеркнет Дашу из своей жизни, самое главное — дети, ее, только ее дети, все остальное — бред и ерунда.

Катя еле дождалась позднего зимнего утра, она то забывалась тревожным сном, то в испуге просыпалась.

Утром, собравшись так быстро, как позволяло ее слабое угнетенное состояние, Катя, вызвав такси, отправилась домой. По счастливой, а, быть может, наоборот, несчастной случайности по пути к выходу из больницы ей не встретился никто, кто мог бы ее остановить.

Спустя каких-то полчаса Даша, заглянув в Катину палату, увидела лишь пустую кровать, в испуге она стала звонить подруге, но Катин мобильный не отвечал, а по домашнему домработница безапелляционно заявила, что Екатерина Михайловна не желает с ней разговаривать и просит переслать медицинскую карту по адресу, который сообщит позднее… Вот и все! Что произошло? — Даша не могла понять. Непрерывный стресс, депрессия, ужас пережитого — все это не повод бежать из больницы скорее наоборот…

Катя все тщательно спланировала, перешла на наблюдение к другому врачу в другую клинику, перестала сама водить машину, теперь на работу ее возил водитель. В детской завершился ремонт, в Италии была заказана мебель: для принца и принцессы. Окна украшали чудесные кружевные шторы, на потолке водили хороводы смешные и трогательные феи. Катя теперь любила подолгу сидеть в этой комнате, тихо покачиваясь в кресле-качалке, укутанная уютным клетчатым пледом. Она оставила азартные биржевые игры и рискованные вложения, предавшись всепоглощающей радости будущего материнства. По вечерам, когда ветер за окнами кружил в воздухе мириады белых снежинок, Катя читала слезливые дамские романы, пила чай с ватрушками и докторской колбасой, чего не позволяла себе уже много-много лет. Она достала старые пяльцы с еще бабушкиной вышивкой и мелкими стежками продолжала старый узор. С Кипра прилетела ее мама, Катя рассказала ей лишь малую часть происшедших событий, мама не задавала лишних вопросов, она понимала, придет время, и дочь ей все расскажет. А пока они вдвоем считали месяцы, недели, дни до самого важного события.

Сегодня в четверг Катя предпоследний раз идет на работу, ей осталось передать некоторые дела, забрать свои книги и дорогие сердцу вещи и отправиться в заслуженный декретный отпуск. Стакан ненавистного молока, заботливо подогретого мамой, водитель уже ждет внизу, осталось накинуть шубу и можно идти, о, Боже! Что это? Уж не свою ли фотографию она видит на экране телевизора, но этого же просто не может быть. Скандал в судебной системе и точно, ее фото, сделанное прошлой зимой перед какой-то конференцией, где она выступала. Нет! Этого просто не может быть!