Вирджиния Эндрюс - Долгая ночь Страница 45

Мама подняла руку и снова медленно принялась поглаживать волосы.

– Мама, – я дотронулась до ее плеча. Она не слышала меня, мама была далеко в своих мыслях, переживая те мгновения, которые она провела с моей настоящей матерью много лет тому назад.

Неожиданно она начала напевать одну из своих любимых мелодий. Потом глубоко вздохнула, и ее грудь поднялась и опала как-будто на ее плечах лежало свинцовое покрывало.

– Я так устала сегодня, Виолетт. Поговорим завтра утром, – она поцеловала меня в щеку. – Спокойной ночи, дорогая сестренка, сладких снов. Знаю, что твои сны будут приятнее моих, но так и должно быть. Ты это заслужила, ты достойна всего, что прекрасно и хорошо.

– Мама…

У меня перехватило дыхание, и я проглотила набежавшие слезы. Она подошла к кровати, медленно сняла халат, забралась под одеяло. Я подошла к ней и погладила по голове. Глаза ее были закрыты.

– Спокойной ночи, мама, – сказала я. Казалось, она уже крепко спит. Я погасила керосиновую лампу на ее столике и ушла, оставив ее во мраке ее прошлого, настоящего и, что страшнее всего, во мраке будущего.

В течение следующих месяцев мама периодически впадала в эти мрачные грезы. Эмили игнорировала все, что происходило с мамой, а папа относился к этому со все растущей нетерпимостью и все больше времени проводил вдали от дома. Но когда он возвращался, от него несло виски или бренди, его глаза были налиты кровью и полны такого гнева, возможно, из-за неудач в бизнесе, что я даже не пыталась пожаловаться. Иногда мама выходила к обеду, особенно, когда папы не было дома, но чаще оставалась у себя в комнате. Обычно, если за столом сидели только мы с Эмили, я старалась побыстрей поесть и уйти. Потом Эмили перестала обращать внимание на это. Папа оставлял очень четкие и подробные инструкции о том, как должны содержать дом, когда он уезжает.

– Эмили, – объявил он однажды вечером за обедом, – ты самая умная, возможно, даже умнее, чем твоя мама сейчас, – добавил он. – Если я уезжаю, а твоей маме становится хуже, главной становится Эмили, и ты должна относиться к ней с тем же уважением и покорностью, как и ко мне. Понятно, Лилиан?

– Да, папа.

– То же самое – и для слуг, и они знают. Я полагаю, что все будут следовать тем правилам и выполнять те же обязанности, что и при мне. Выполняй свою работу, молись и веди себя достойно.

Эмили, как губка впитывала эти новые обязанности, дающие ей дополнительно силу и власть. И теперь, когда мама была в состоянии безумья, а папа в очередной поездке, которые в последнее время участились, Эмили обходила весь дом, заставляя горничных переделывать большую часть того, что они сделали, нагружая бедного Генри одной работой за другой. Однажды вечером перед обедом, когда папа был в отъезде, а мама закрылась в своей комнате, я попросила Эмили относиться ко всем хоть немного с сочувствием.

– Эмили, Генри стареет. Он уже не может делать много и так быстро, как это было раньше.

– Тогда ему нужно было отказаться от своей должности, – твердо сказала она.

– И что ему делать? Ведь Мидоуз для него больше, чем место работы, это его дом.

– Это – дом для Буфов, – напомнила она мне. – Это – дом только для этой семьи, а те, кто не носит фамилию Буфов, но живет здесь, остается в Мидоуз только по нашей милости. И не забывай, Лилиан, что это и тебя касается.

– Какая ты отвратительная. Как может сочетаться в тебе набожность и такая жестокость?

Она холодно улыбнулась.

– Ты говоришь словами дьявола, который очерняет тех, кто действительно верит в Бога. Есть только один путь, чтобы победить дьявола – молитвы и религиозная преданность. Здесь, – сказала она, сунув мне Библию. В это время в столовую вошла Лоуэла, чтобы накрыть на стол, но Эмили запретила ставить еду на стол. – Унеси это, пока Лилиан не прочитает молитвы, – приказала она.

– Но вы уже прочитали молитву, и все уже готово, мисс Эмили, – возразила Лоуэла. Она гордилась своим умением готовить и терпеть не могла подавать на стол остывшую или подогретую еду.

– Унеси это, – резко сказала Эмили. – Начинай с этого места, которое я отметила, – приказала она мне, – читай.

Я открыла Библию и начала. Лоуэла, покачав головой, вернулась с едой на кухню. Я читала страницу за страницей, пока не прочитала целых пятнадцать страниц, но Эмили считала, что этого недостаточно. Когда я попыталась закрыть Библию, она потребовала продолжить чтение.

– Но, Эмили, я голодна, и уже поздно. Я уже прочитала больше пятнадцати страниц!

– И прочитаешь еще пятнадцать! – заявила она.

– Нет, не буду, – дерзко ответила я и захлопнула Библию. Губы ее побелели, и словно пощечину ощутила ее свирепый, полный ненависти и презрения взгляд.

– Тогда отправляйся в свою комнату без ужина. Ну, – приказала она. – А когда папа вернется, то обязательно узнает о твоем поведении.

– Мне все равно. Ему следует узнать и об этом, и о том, как ты жестоко обходишься со всеми в этом доме, о том как все расстроены и поговаривают об уходе.

Я выбежала из столовой. Сначала я пошла в мамину комнату, надеясь, что она заступится за меня, но мама уже спала, поев немного того, что принесла ей Лоуэла. Расстроенная, я отправилась в свою комнату. Я была злой, уставшей и голодной. Вдруг я услышала робкий стук в дверь. Это была Лоуэла, которая принесла мне поднос с едой.

– Если Эмили увидит, она пожалуется папе на твое неповиновение, – сказала я, неохотно забирая у нее поднос.

– Ничего страшного, мисс Лилиан. Я слишком стара, чтобы беспокоиться об этом. Дело в том, что дни мои здесь сочтены. На этой неделе я скажу об этом Капитану.

– Сочтены? Что ты имеешь в виду, Лоуэла?

– Я собираюсь покинуть Мидоуз и уеду жить к моей сестре в Южную Каролину. Она ушла на пенсию со своей работы, пришло время и для меня.

– О, нет, Лоуэла, – закричала я. Она была для меня больше, чем семья или прислуга по дому. Сколько раз я прибегала к ней с порезанным пальцем или разбитой коленкой. Лоуэла выхаживала меня во время всех моих болезней в детстве, штопала, подшивала мою одежду. Когда умерла Евгения, Лоуэла больше других утешала меня, а я – ее.

– Мне жаль, дорогая, – сказала она, но затем улыбнулась. – Но не волнуйся за себя. Ты уже большая и умная девочка. И скоро у тебя будет свой собственный дом, и ты тоже сможешь уехать отсюда. Она крепко обняла меня и ушла.

Мысль о том, что Лоуэла покинет Мидоуз, наводила на меня тоску. Мне уже не хотелось есть, и я бессмысленно уставилась на еду, которую она принесла, без всякого интереса тыкала вилкой в картофель и мясо. Неожиданно дверь в мою комнату распахнулась, и на пороге я увидела Эмили.

– Я так и думала, – сказала она. – Я видела, как Лоуэла кралась тайком. Ты пожалеешь об этом, да вы обе пожалеете, – пригрозила она.