Скажи, что любишь - Маргарита Дюжева Страница 45

— Это же надо столько нахезать! — ворчит, но трет.

Ксюха грызет кулак, наблюдает за ним мутным взглядом, кажется, думает орать или еще рано.

— А это блин что? — он указывает на пипку, болтающуюся на пупке.

— Пупочный зажим.

— И что будет если разжать?

— Что-что…развяжется на фиг, — ворчу, — не трогай.

— Не буду, — Кир сама покладистость.

С памперсом, наконец, покончено. Кирилл сворачивает его в комок и бросает в корзину.

— Теперь надо ее помыть. Теплой водой.

Смолин не шевелится, смотрит на розовый комок, беспорядочно двигающий крошечными конечностями. Потом переводит взгляд в камеру.

Глазищи большие, голубые, бестолковые.

— Вот так ее берешь, — я демонстрирую на подушке, потому что больше поблизости ничего нет, — переворачиваешь, кладешь на предплечье. Второй рукой моешь. Понял?

Беспомощно шмыгает носом. Бедолага, к такому его жизнь не готовила.

— Кир, — зову, — понял?

Кивает.

С замиранием сердца смотрю, как он берет Ксюшу. Получается неплохо. В его больших сильных руках она выглядит вообще крошечной. Куксится недовольно и пищит.

— Что не так? — тут же дергается Кир.

— Все так, это был предупреждающий писк. Сообщает, что время на исходе. Не тормози.

— По-мо-ги-те, — беззвучно, но совершенно четко произносит Смолин и уносит ее в ванну.

Я слышу шум льющейся воды, слышу, как он бухтит, набирая какую-то чушь. Ксюха кряхтит все громче. Спустя пару минут, они возвращаются. Смолин белый, как полотно, глаза дикие, а Кнопка замотана в плюшевое полотенце, из которого торчит только мордаха.

— Скользкая, как глист.

— Запаковывай.

Он довольно неплохо справляется с памперсом, даже застегивает относительно ровно.

— Теперь корми.

Снова берет дочь на руки, прихватывает с собой телефон и отправляется на кухню.

Ему очень повезло, что детеныш спокойный. Смолин успевает развести и подогреть смесь, прежде чем одинокие всхлипы переходят в заливистый плач.

Кир сует резиновый сосок в маленький розовый рот и облегченно выдыхает, когда Ксюха с деловым сопением присасывается к бутылочке.

Вдоволь насосавшись, Ксюша с блаженным видом отваливается от бутылочки и начинает засыпать.

— Подержи ее столбиком.

Смолин послушно укладывает малявку себе на плечо, придерживая голову одной рукой.

— Она меня сейчас обрыгает? — спрашивает обреченно.

— Надеюсь.

Спустя минуту так и случается. Кирилл воспринимает это стоически:

— Я перезвоню.

Продолжая удерживать телефон возле уха, я откидываюсь на подушки и пытаюсь перевести дыхание. Кажется, все это время я не то, что дышать, моргать и то боялась. Но вроде все прошло нормально. Кирилл справился.

Странно в этом признаваться, но как отец он оказался далеко не так плох, как я ожидала. Удивил.

Перезванивает он мне минут через двадцать. Уже переодевшись в свежую футболку, с влажными после душа волосами.

— Как ты? Жив?

— Не уверен, — вымученно улыбается и вытягивает перед камерой правую руку. Она мелко подрагивает.

— Это нормально. В первые дни я вся тряслась.

— Утешила, — тяжело опускается на диван, — я бы не отказался от пары стопок успокоительного.

— Перебьешься, — мнусь, потом все-таки признаюсь, — ты молодец, достойно продержался.

— Да, я такой, — хвастливо выпячивает грудь, но тут же сдувается и снова приваливается к спинке дивана, — ты меня лучше порадуй. Скажи, что она будет спать до девяти утра.

— Ха-ха-ха, — фыркаю я, — размечтался. Четыре часа и вперед, к станку.

— Снова мыть?

— Угу. И мыть, и кормить

— Чтоб я так жил. Только ешь, гадишь и никаких забот.

Не хочется его пугать. Но…

— Если няньку не найдем, то завтра тебе придется еще и купать ее.

В голубых глазах на миг проскакивает паника.

— Это сложно?

— Понятия не имею. Еще не купала.

В ответ тяжкий вздох.

— Ты…это…будь готова, ладно? — произносит тихо и с изрядной долей обреченности, — я позвоню, когда она проснется.

— Звони.

Мы еще долго разговариваем с ним, и наша беседа крутится исключительно вокруг ребенка. Мы старательно обходим тему наших взаимоотношений и провального брака. Это сейчас не имеет никакого значения. Сейчас важно лишь то, что мы с ним в одной упряжке, что у нас появился объединяющий элемент, и мы оба заинтересованы в том, чтобы все прошло гладко.

Я скидываю ему ролики с советами по уходу за младенцами. Смолин честно смотрит, задает вопросы, и вообще относится на удивление серьезно. Хотя чему удивляться, он всегда ко всему относился серьезно, кроме меня.

Глядя на то, как он возится с ребенком, я чувствовала такой раздрай в душе, что словами не передать. Очень сложно оставаться равнодушной, когда отец твоей дочери и правда ведет себя, как отец. Всякие дурацкие фантазии рождаются, и мысли из разряда «а что если…»

А ничего.

Просто ничего и все.

Смолин собственник. Ребенок его, значит, ради этого ребенка он расшибется в лепешку. Это хорошая черта, правильная, но увы, ко мне, как к бывшей жене это не относится.

Как он тогда про меня сказал? Навязанная обуза? Разве что-то поменялось? Нет!

В те четыре часа, пока я ждала очередного звонка от бывшего мужа, я ни на миг не закрыла глаз, зато успела хорошенько прорыдаться.

Глупо все это. Пусть у нас общий ребенок, пусть сейчас общаемся, как никогда прежде, но я все та же навязанная обуза. Пора уже отпускать прошлое и делать шаг в будущее. В то самое, где я буду спокойная, счастливая, уверенная в себе и в человеке, который рядом.

Я реалистка, поэтому не грежу о нелепых поворотах судьбы, таких как: пошла в магазин, столкнулась на ступенях с мужчиной, и хватило одного взгляда, чтобы понять, что он тот самый.

Нет. Это так не работает. Для начала надо привести себя в порядок, свои мысли, уставшее сердце и душу. Найти островок спокойствия, отпустить все то, что камнем тянет вниз и расправить крылья.

Я верю, что так будет, но знаю, что не сразу. Что это не просто так, и придется поработать, прежде всего над самой собой. Понять и принять, как аксиому, что себя надо любить и ценить. Прислушиваться к своим желаниям и потребностям, и не жертвовать ими в угоду тому, кто эти жертвы не оценит.

Звучит красиво. Жаль, что выполнить это не так-то просто, потому что сердце упрямо сжимается, стоит только подумать о Смолине.

— Что ж ты гад так