Вера Кауи - Неотразимая Страница 46

Портреты следовали в хронологическом порядке, сменялись одежды, но очень часто встречались те же самые лица, похожие глаза и волосы. Глаза были зелеными, сверкающими. Каждый изображенный был в роскошных одеждах, с ослепительно сиявшими драгоценностями. По мере роста власти и богатства Темпестов росло их великолепие. Хелен знала всех. Имя, история, положение в фамильной иерархии. Для нее это были не просто нарисованные лица, это были люди, которые жили в этом доме, ходили по его коридорам, спали и ели здесь. Их кровь текла в ее жилах, и ее поза, осанка, взгляд выдавали ее гордость. По мере того как они поднимались по ступенькам, она выпрямлялась еще сильнее, голова ее откинулась, лицо посветлело. Когда они дошли до Верхнего зала и, обойдя его кругом, приблизились к огромному портрету кисти Сарджента, она протянула к нему руку и объявила:

— Мои дедушка и бабушка, Николае Темпест IV и его жена Шарлотта, с детьми, Фрэнсисом, моим отцом, и Викторией. Портрет был написан по случаю трехсотлетия основания династии в 1903 году.

Они располагались перед портретом Основателя, стоявшим на мольберте в Великолепном зале. Николае Темпест, высокий, светловолосый мужчина со спокойным и гордым лицом. Его жена, некрасивая, но, несомненно, изящная, волосы причесаны а-ля Помпадур, в алом бархатном платье, украшенном тончайшим кружевом, на котором мягким блеском переливались бесценные жемчужины, часики-брелок с бриллиантами были приколоты у нее на груди, а с плеч спускалась соболья накидка. Сын, Фрэнсис, был точной копией отца, а дочь, Виктория, некрасивая, как и мать, отличалась крепостью и ярким румянцем.

— Бабушку очень любили на острове… она основала здесь больницу, которую мой брат перестроил и сильно расширил.

Хелен прошла вперед и остановилась перед последним портретом.

— А это… — Она с любовью смотрела на портрет. — Это портрет работы Филипа де Лашло, портрет последней семьи Темпест. Мои родители и их дети. Мой брат Ричард, братья-близнецы Чарлз и Николае и я… — В ее глазах была грусть, страдание, желание оставаться частью прежней семьи. — Он был написан в 1931 году по случаю совершеннолетия Ричарда.

Фрэнсис Темнеет, в расцвете сил, стоял, держа за руку десятилетнюю Хелен, в скромном белом батистовом платьице с синим атласным кушаком и такого же цвета бантами в пышных волосах. Она робко стояла рядом с ним, скрестив ноги в белых носках и открытых кожаных туфлях на низком каблуке. Мать стояла между двумя близнецами, обнявшими ее за талию. Ее белокурые волосы были подвиты по моде того времени, на ней было платье из тонкого шелковистого бархата, золотистый кушак перехватывал талию, а с шеи спускалась длинная, до колен, нитка жемчуга. Справа от отца стоял наследник, Ричард Темпест, двадцати одного года. Необыкновенно красивый молодой человек в небрежной позе стоял у портрета, так что в глаза бросалось удивительное его сходство с человеком, жившим триста лет назад. Эти двое могли бы обменяться одеждой, и никто бы не заметил подмены. У него были такие же золотистые, с зеленоватым отливом волосы, такие же зеленые глаза, то же высокомерное выражение, но к тому же еще иронический блеск в глазах, насмешливо изогнутые в улыбке губы. Он знал, кто он, знал, что он красив, знал, что на его лицо будут заглядываться.

— Последняя семья Темпестов, — повторила Хелен, и ее голос дрогнул.

— Что случилось с вашими братьями-близнецами?

Неожиданный вопрос вывел Хелен из равновесия, она даже покачнулась.

— О… Они погибли в авиакатастрофе. Они возвращались из Европы со своим учителем. — Ее печальный голос был едва слышен. — Мать не сумела пережить этого, ее здоровье пошатнулось, и она умерла вскоре после начала войны. А отец… — У Хелен перехватило голос, было понятно, что отца она обожала. — Отец погиб в Лондоне, во время бомбежки, когда был разрушен старый дом Темпестов… Ему было всего 57 лет, — сказала она шепотом, — а я… я осталась только с братом.

— Больше Темпестов нет?

— Есть в Англии, но не здесь, на Багамах. У сестры моего отца есть сын, но, разумеется, он не Темпест. — Хелен медленно повернулась, почти неохотно, как будто заставляя себя взглянуть не на портрет, а на живое лицо. — Вы — Темпест… — Слова прозвучали растерянно, будто она все еще не могла этому поверить.

— Я знаю. Я все время видела свое собственное лицо на этих портретах. — Элизабет обернулась, ее взгляд скользнул по лицам давно умерших, но не забытых ее предков. — Они все выглядят такими уверенными в себе.

— Они и были такими. — В голосе Хелен снова слышалась гордость. — Они были членами великого рода.

Он был их судьбой, и как отдельное личности они посвящали себя продолжению величия семьи. Как еще возникают великие роды? — Гордость Хелен сменилась унынием. — Теперь все кончилось… Семьи нет, есть просто ряд отдельных лиц.

Хелен медленно обернулась кругом, и ее прекрасные аквамариновые глаза встретили взгляд изумрудных глаз Элизабет. В голосе звучала горечь, когда она снова протянула руку к картине Лашло:

— Да. Это последняя подлинная семья Темпестов… — Она печально смотрела на портрет.

— Мне всегда казалось, — заметила Элизабет, — что прежде возникает гордость самим собою. — Она чуть улыбнулась и отвернулась от портрета. — Как, по-вашему, я похожа на него?

— Вы — его копия, — ответила Хелен приглушенным голосом. Она принялась крутить на пальце кольцо с огромным аквамарином. Потом повернулась и пошла к покрытым резьбой и позолотой двустворчатым дверям, расположенным между двумя последними портретами. Она взялась за ручки, сделанные в виде завитков.

Подождала, пока Элизабет догонит ее, затем легко нажала на ручки, и двери мгновенно и неслышно отворились Хелен вошла, глубоко вдохнула воздух, затем пропустила Элизабет вперед, прежде чем закрыть двери.

Но когда Хелен снова обернулась к Элизабет, то чуть не открыла от удивления рот. Элизабет Шеридан изменилась. Тело ее трепетало. Бесстрастность исчезла.

Щеки горели, глаза блестели от удовольствия. Хелен была удивлена, пока не поняла, что произошло. И ее собственная радость и облегчение вылились в чудесную, преобразившую ее лицо улыбку. Потому что она поняла, ее страхи были напрасны. Дом сам выступил в ее защиту. И она молча последовала за Элизабет, когда та, подобно благоговеющему паломнику, медленно шла по аладдиновой пещере, носящей имя Мальборо.

Свет проникал сквозь опущенные жалюзи, превращая комнаты в подводный мир. Казалось, вот-вот бесшумно проплывет мимо рыбка с чешуей изумительной расцветки. Хелен подняла жалюзи, и в окна хлынуло солнце, заставив серебро и хрусталь ослепительно засверкать, а фарфор и расшитые ткани заблестеть. Не раздавалось ни звука, и тишина ласкала слух. Чудесные толстые ковры скрадывали шаги. Ощущалось присутствие дома — доброе, снисходительное; так снисходительна красавица, сознающая, что равных ей нет.