Ирина Кисельгоф - Соль любви Страница 46

– Ты успеешь. Обязательно успеешь. Верь мне. Я знаю жизнь.

– Нет, – я рассмеялась. – Стул остался на земле, а стол улетел. Такая дурацкая картина. Зачем я фотографировалась? Надо было оставить одну эту картину. Это моя жизнь от начала до самого конца.

– Ты поплачь. Тебе будет легче. Тебе всегда легче, если ты плачешь.

– Не плачется. Я отдохну. Ладно?

Что делать, когда веру выдрали с мясом, не уронив ни капли крови? Я хотела только одного, чтобы меня не было. Чтобы я исчезла, испарилась, затерялась, растаяла, растворилась, пропала без следа. Самое лучшее лекарство – это когда тебя не помнят. Я поняла своего отца. Он забыл меня, потому что ему стало страшно оставаться рядом с моей матерью. Я была бы лишним напоминанием. Ни к чему это. Жить и так тяжело.

Я провалилась в темноту. Под грохот колес мчащегося поезда. Они стучали и стучали. Стучали и стучали. Одна. Одна. Одна. Одна. До бесконечности.

Я не выходила из дома. Ни в институт, ни на улицу, никуда. Не подходила к телефону, к входной двери. Я жила в скорлупе темной бабушкиной квартиры. Мне было страшно как никогда. До падения артериального давления, до холодного пота, до остановки сердца. Я стала бояться людей. Всех до единого. Самое страшное – это не привычные, оживающие предметы. Самое страшное в жизни – это люди. Любые.

Мне нужен был только Гера и больше никто. Но я боялась других людей даже с ним. Меня сжало пружиной, а пальцы меня не слушались. Онемели.

– Тебе звонил однокурсник, – сказал как-то Гера. – Старосельцев.

– Пусть, – вяло ответила я.

– Он беспокоится. Я по голосу почувствовал.

– Не знаю я никакого Старосельцева.

Зачем нужны чужие люди? Чтобы получить еще раз бритвой по глазам? Я не ждала ничего хорошего. Ни от кого. Так было легче.

– Пойдем погуляем?

– Нет.

– Ты не можешь никуда не выходить.

Я покачала головой. Гера вздохнул и прижал меня к себе. Смешно. У него на глаза набежали слезы, а я перестала плакать. Невзначай. Как-то вдруг все поменялось местами.

– Почему ты никуда не ходишь?

– Не хочу.

Я заглянула в его глаза, в них стояли слезы. Ни туда, ни сюда. Я узнала отражение своих глаз, и на меня внезапно накатил очередной приступ паники. Облил холодным потом с головы до ног. До черноты в глазах. До тряпичной слабости.

– Расскажи мне, что с тобой? – попросил Гера. – Ты молчишь, а я хочу тебе помочь. Хочу! Слышишь?!

Я ему поверила сразу. Он должен был помочь. Только он мог мне помочь.

– Боюсь. Боюсь, что надо мной снова будут издеваться. Такого со мной не было. Я не знаю, что делать. Понимаешь? Мне кажется, они везде, – путаным и сбивчивым шепотом заговорила я. – Везде. Куда ни ступишь. Куда ни глянешь. Я везде вижу их лица. Нет, не лица. А раскрытые рты. Они смеются. Всегда. Издеваются. Все вместе или по очереди. Им все равно. Меня преследует их смех, как черные шары. Я слышу их смех каждый день. Я устала от него. У меня нет больше сил его слышать! А он не кончается. Никогда, даже ночью. Даже когда я сплю! Что я им сделала, Гера? Что? Скажи, что? Ведь они меня не знают. Совсем. Ни один! За что так?

Мое плечо стало мокрым от Гериных слез. От слез взрослого мужчины. Он плакал, не стыдясь, я никогда не видела его таким. А мне было страшно. И все.

Мы сидели с Герой в моей комнате и молчали. Зачем я поменяла шторы? Дело не в свете и тени. Это чепуха. От перемены света и тени ничего не меняется. Суть совсем в другом. В том, что мне не под силу. Я никогда не поменяю свою жизнь на другую, лучшую. Я не умею менять время.

– Катя, дороже тебя у меня никого нет. Ты у меня одна. Никто не умеет выходить из стресса сам. Тебе нужна помощь. Ты сама не выкарабкаешься.

– В психбольницу? – меня отбросило от Геры. – Туда, где навечно заперты души? Где идешь по колено в чужих разбитых мечтах? Хочешь отправить меня туда? В сумрак длинных, безжизненных коридоров? Которым нет конца и края! В ад коридоров, запертых на сто замков, запечатанных семью печатями?!

Я смотрела на Геру как врага. Меня колотило от ненависти к нему. И он предал меня! Все!

– Там не люди, а механические кукушки! Они танцуют беззвучно! Без музыки, не раскрыв даже рта! – хрипела я как безумная. – Их души не только умерли, они разложились внутри их! Распались на сто кусков. Их не собрать ни одному психиатру! Их убила жизнь, а добивает каземат психбольницы!

Гера пытался меня обнять, я отбивалась руками и ногами. Как безумная. Гера что-то говорил, я не слышала. У меня перед глазами стелился красный жаркий туман. Я отбивалась, пока были силы, но они быстро закончились.

– Катя, Катенька. Никакой больницы. Я обещаю. – Я слышала голос Геры, он молил меня. – Я хочу тебе помочь, но не могу. Не знаю как. Все люди ходят к психотерапевтам или психологам. Все. Понимаешь? Все. Любой, самый здоровый человек, у которого стресс. Даже если нет стресса. Я буду с тобой все время. Столько, сколько нужно. Ты не останешься одна.

– Это правда? – спросила я механическим голосом.

– Да, – он сжал меня изо всех сил. – Ты всегда будешь со мной. Я обещаю. Ты же мне веришь?

Я смотрела в его глаза долго-долго, а потом обняла Геру. Я нашла ответ. Это оказалось легко. Трудно поверить сразу, если верить отвык.

Его сердце билось как сумасшедшее. Я поцеловала его сердце, чтобы вылечить. Я поцеловала его руки, чтобы они всегда были сильными. Его глаза, два синих мировых океана. Сначала один, потом второй. Его губы, сложенные восьмеркой, настоящим символом бесконечности. Потом снова сердце, руки, глаза, губы. До бесконечности. Я целовала его горячее, любящее сердце, принимая его как эвтаназию. Через долгие, растянутые во времени, умышленные поцелуи. По одному поцелую каждую секунду вселенского, бесконечного времени. Я – его, он – меня. Было так жарко.

– Почему мы не можем быть вместе? – спросила я. – Ты – это я, а я – это ты. Ты же сам знаешь. Я бы тогда не металась по миру в поисках чужой жизни. Мы были бы счастливы. Уже давно. Чего ты боялся?

– Я боялся за тебя. Тебе жить.

– Ерунда! Мы троюродные – раз. Надо было бы, уехали. Это два. И я перечитала генетику от и до. Сто раз. Наш закон не запрещает такие браки. Все знают, что не запрещено, то разрешено, – я засмеялась. – Или ты хочешь спорить с законом?

– Тебе жить с людьми. Это не генетика и не закон, это жизнь. Ты очень ранимая. Совсем хрупкая. Так трудно жить. Я за тебя боюсь. Очень боюсь.

– Получается, все люди злые?

– Нет. Просто одни злые, а у других благие намерения.

– Это одно и то же, – убежденно сказала я и поцеловала его ладонь. – Пусть не лезут в чужую жизнь своими благими намерениями, а от врагов мы сами отобьемся.

Я спала с Герой, прилепившись к нему, как плющ к крепкому дубу. Я даже во сне боялась сломаться. Без него.